Проклятый манускрипт
Шрифт:
А сбоку, неподалеку, так, чтобы ее присутствие не осталось для него незамеченным, среди слушателей стояла Афра. Голова ее горела, словно девушка засунула ее в печку. Со времени той странной встречи в хижине она больше не видела мастера Ульриха. То происшествие смутило ее, и она все еще страдала от этого. Нет, не то чтобы она испытывала боль или сожаление, напротив. Все внутри нее горело от неуверенности, ее чувства словно бы раздвоились.
Афра не знала, смотрел ли он на нее или просто в никуда, когда начинал свою речь.
— Когда вы, граждане Ульма, тридцать лет назад приняли решение о том, что на этом месте должен стоять собор, достойный вашего города и его жителей, мастер Парлер пообещал вам, что окончит его строительство на протяжении человеческой жизни. Все замечательно. Человеческая жизнь — для каждого из вас это долгий срок, а для собора, достойного так называться, это мгновение. Древние римляне, которые до сих пор являются примером для нас, любили одну поговорку. Послушайте: Tempora mutantur nos et mutamur in illis.Это означает: времена меняются, и мы вместе с ними. Таким образом, со временем меняюсь я, меняетесь вы. То, что тридцать лет назад нам очень нравилось, сегодня вызывает только сочувствие. А иногда все происходит совершенно наоборот. Разве не правда, что этот собор, который стремится к небу у вас на глазах, прекраснее, великолепнее и чудеснее, чем тот, который тридцать лет назад начинал строить мастер Парлер?
— Тут он прав, — крикнул богато одетый купец в шапке набекрень.
А старик с белой бородой и мрачным взглядом ядовито проговорил:
— Было бы еще лучше, если бы то количество денег, которое поглощает наш собор, не было бы столь очевидно. Я уже начинаю сомневаться, что высота нашего собора — во славу Божью.
Старика поддержали многие, и он купался в лучах недолгой славы, которой был обязан своей речи. Он запрокинул голову назад, и его борода стала торчком. Наконец он добавил:
— Мастер Ульрих, мне кажется, что слава Божья вам скорее безразлична. Гораздо больше вас интересует собственная слава. Иначе как объяснить то, что у собора уже девять этажей вместо запланированных пяти?
Тут мастер Ульрих показал пальцем на старика и крикнул:
— Как твое имя, горлопан? Назови его громко, чтобы все слышали.
Старик заметно испугался и несколько неуверенно ответил:
— Я — красильщик Себастиан Гангольф, и я не позволю вам называть меня горлопаном.
Стоявшие вокруг одобрительно закивали.
— Неужели? — едко заметил Ульрих. — Тогда лучше бы ты был поосторожнее в выражениях и не говорил о вещах, в которых ничего не понимаешь.
— Да что тут понимать, — вмешался франтовато одетый юноша. Его звали Гульденмунт, он был одет в броскую, длинную, до икр, накидку и был похож на члена городского совета. Но больше всего бросались в глаза его высокомерные манеры. Таких, как он, в Ульме было немало — молодых людей, унаследовавших отцовское дело, которым было нечего делать, кроме как тратить наследство отца.
— То, что именно ты ничего не понимаешь в строительстве, меня не удивляет, — возмутился мастер Ульрих, — я думаю, что твое главное занятие состоит в том, чтобы решить, какому наряду сегодня отдать предпочтение. Нет, тут уж никакого времени не хватит, чтобы вникнуть во все тайны строительства.
После этих слов мастера Ульриха раздался взрыв хохота. Но юный франт не сдавался:
— Тайны? В таком случае раскрой же нам тайну, почему наш собор должен быть девятиэтажным, а не пятиэтажным, как задумал мастер Парлер.
Секунду Ульрих фон Энзинген колебался, стоит ли посвящать жителей Ульма в тайны строительства соборов, но потом понял, Что это единственная возможность привлечь общественное мнение на свою сторону.
— Все значительные строения на нашей земле, — начал он издалека, — окутаны загадками. Многие из этих загадок были разгаданы спустя столетия, над другими мы все еще бьемся. Только подумайте о великих египетских пирамидах. Ни один человек никогда не сможет понять их назначение и как удалось поднять на такую высоту и с такой точностью тесаный камень высотой в человеческий рост. Вспомните о римском зодчем Витрувиусе, который с помощью обелиска построил самый большой на земле хронометр — часы, циферблат которых был величиной с эту площадь, и они показывали часы, дни и месяцы, и даже времена года. Или вспомните собор в Аахене. Восьмиугольник в центре его не только дает указания посвященным на главы Святого Писания — с помощью солнечных лучей, которые падают через окна в определенные дни, он еще позволяет нам вычислить важные астрономические даты. Или вспомните о четырех всадниках в Бамбергском соборе, обращенных в камень. Никто не знает их назначения или их прототипов. Они просто появились там с наступлением дня. А что касается вашего собора, граждане Ульма, то в нем будет более чем одна тайна. Но если я вам сегодня их открою, они перестанут быть тайнами. Ведь люди должны тысячелетиями ломать себе голову над тем, какое послание хотел передать им мастер Ульрих. Каждое настоящее произведение искусства хранит свою тайну. Мастер Парлер, подготовивший первые чертежи для этого собора, жил в другое время, и, уж простите меня, он не был гением. Мистика чисел не играла никакой роли в его расчетах. Иначе бы он не придавал такого значения числу пять: пять окон с каждой стороны, высота нефа — пять этажей. Меня даже пугает, что он придавал такое значение числу пять, потому что у этого числа дурная слава.
Слушатели заволновались. Афра поднесла руку ко рту и бросила на собор испуганный взгляд.
— Не верите, граждане Ульма? — продолжал мастер Ульрих. — Посчитайте на пальцах: один — священное число Творца. Как в семени растения скрыт весь его последующий рост, так и Создатель уже содержал в себе весь наш мир. Два — число гармонии и равновесия души и тела, — при этом взгляд архитектора скользнул по Афре. — Три — самое священное из всех чисел, символ Божественного Триединства и спасения. Интересное число четыре, число, означающее все измерения человеческого существования: длину, ширину, высоту и время, а еще — четыре стихии, четыре стороны света и четыре Евангелия.
Число шесть символизирует все творения Бога, которые он создал в дни Созидания, гармонию стихий и, тем самым, человеческую душу. Священно число семь. Оно напоминает нам о семи дарах Духа и семи небесах. А восемь? Восемь — это бесконечность, вечность. Нарисуйте это число в воздухе. Можете рисовать его бесконечно, не отрывая руки. Девять — высшее из всех чисел, делимое только на три, самое священное число, то есть неуязвимое ни для чего, кроме как для Божественного Триединства. Все архитекторы крупных соборов экспериментируют в своих расчетах с девяткой, потому что это самое сильное и самое прочное из всех чисел. Умножьте девять на любое число, и вы всегда получите число, снова дающее девять.
— Например?! — восхищенно воскликнул священнослужитель в черной рясе.
— Ну, девятью шесть.
Священник призвал на помощь пальцы.
— Пятьдесят четыре, — крикнул он.
— А теперь сложите оба числа!
— Будет девять.
— Совершенно верно. А теперь умножьте девять на семь.
— Шестьдесят три.
— Сложите шесть и три!
— Девять! Мастер Ульрих, вы кудесник! — ошеломленно воскликнул священник в черной рясе.