Проклятый манускрипт
Шрифт:
— Ты тоже не спишь, да?
Ульрих растерялся.
— Нет, — тихонько прошептал он ей в шею.
— Ты думаешь о Гризельдис, я права?
— Да. А у тебя из головы не идут слова книготорговца.
— Гм. Я просто не знаю, что и думать. Мне начинает казаться, что на пергаменте лежит какое-то проклятие, проклятие, которое не пощадит и нас.
— Глупости, — проворчал Ульрих фон Энзинген и погладил Афру по животу. — Пока что у меня не было оснований верить во влияние злых сил.
— Вот именно, пока что! Но с тех пор как мы встретились…
— …ничего не изменилось.
— А смерть Гризельдис?
Ульрих глубоко и так шумно вдохнул, что Афре стало щекотно. Но он ничего не сказал.
— Знаешь ли ты, что твой сын искал меня в день смерти Гризельдис?
— Нет, но меня это не удивляет. В последнее время у нас были не самые лучшие отношения. Он обвинял меня в том, что я свел ее в могилу.
— А меня он обвинял в том, что я тебя заколдовала. И велел оставить тебя наконец в покое.
— Заколдовала — не совсем подходящее слово. Скорее околдовала. Или, еще лучше, очаровала, — Ульрих негромко засмеялся. — В любом случае, тебе удалось придать моей жизни новый смысл.
— Льстец!
— Называй как хочешь. Но ты должна знать, что для меня существовали только планы моего собора. Иногда я ловил себя на том, что начинал разговаривать с каменными фигурами в соборе. Это многое говорит о состоянии души мужчины в самом расцвете сил.
— Твой брак нельзя было назвать удачным?
Ульрих долго молчал. Ему не хотелось отягощать этим Афру. Но темнота в комнате и близость возлюбленной облегчили ему исповедь.
— Гризельдис — дочь церковного писаря, — неуверенно начал Ульрих. — Имя отца она так никогда и не узнала, равно как и имя матери. Сразу же после рождения она попала в женский монастырь в виттельсбахской части Баварии, где стала послушницей. До двадцати лет она ни разу не видела мужских лиц, кроме священника. Довольно благородное лицо, надо сказать, с темными глазами и тонким носом. После ссоры с аббатисой Гризельдис ушла из монастыря еще до принятия обетов. Она научилась там читать и писать, выучила Новый Завет на латыни, но общаться с людьми, а тем более с мужчинами, она так и не научилась. Гризельдис выполняла тяжелую работу и не могла найти себя ни в чем. Ее внешность и отчужденность, которую она проявляла по отношению ко всем, странным образом поразили меня. Я был молод, сейчас я бы сказал, слишком молод, и счел ее замкнутость и пугливость проявлением утонченной женской природы. Когда я впервые поцеловал ее, она спросила, кто у нас будет, мальчик или девочка. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы она поверила, что исходит из неверных посылок. Когда Гризельдис столкнулась с реальностью, в ней произошла роковая перемена. В надежде, что мне удастся переубедить ее, я на ней женился. Но после рождения нашего сына она стала считать, что все, что связано с сексуальностью, отвратительно и ужасно. Однажды ночью я едва успел помешать ей пустить в ход нож, спрятанный под кроватью. Она хотела отрезать мое мужское достоинство и, по ее собственным словам, скормить свиньям. Тогда я еще надеялся на то, что Гризельдис оправится от послеродового шока и вернется к нормальной жизни, но произошло обратное. Гризельдис стала проводить дни у кларисситок. Сначала я думал, что она молится. Позднее я узнал, что за стенами монастыря поощряют плотские развлечения с женщинами.
Афра перевернулась на другой бок и повернулась к Ульриху лицом, хотя ничего не было видно.
— Ты, должно быть, много страдал, — раздался в темноте ее голос.
— Самым ужасным для меня была необходимость соблюдать внешние приличия. Архитектор, жена которого развлекается в монастыре с монашками и пытается отрезать собственному мужу половой орган, вряд ли вызовет уважение. При этом совершенно не важно, какой высоты и красоты собор он построит.
— А Маттеус, твой сын? Он знал, что происходит с его матерью?
— Нет, думаю, не знал. Иначе бы он обвинил в наших плохих отношениях меня. Ты — первая, кому я об этом рассказал.
Афра осторожно коснулась лица Ульриха. Потом взяла его голову обеими руками и приблизила к своему лицу. Поцеловать его в темноте удалось только со второго раза.
Издалека раздался окрик ночного сторожа, объявившего о том, что наступила полночь. Он монотонно предупреждал:
— Гасите огонь и свет, чтобы не случилось никакой беды.
Туманное утро не располагало к тому, чтобы продолжать путешествие. На крышах домов и на тонких ветвях деревьев лежал первый иней. Взглянув в окно, они поняли, что проспали. Извозчик уже запрягал лошадей.
— Поспешите, — крикнул он, увидев лицо Афры в окне. — Нам предстоит сегодня долгий путь!
В общем зале Афра и Ульрих выпили по кружке теплого молока и съели по куску хлеба с жирным салом.
— А где книготорговец? — спросила Афра у хозяина постоялого двора.
Тот засмеялся:
— Он встал самым первым. Вам нужно было просыпаться раньше, молодая госпожа.
Афра была разочарована. Ночью она задавала себе так много вопросов…
— А вы не знаете, куда он поехал, откуда он? Имя его знаете? — не отставала она.
— Ни малейшего понятия. Я не знаю его имени, равно как и вашего. Почему вы сами его не спросили?
Афра пожала плечами.
— А куда вы путь держите?
— На запад, по Рейну, — первым ответил Ульрих.
— Через Чернолесье?
— Думаю, да.
— Непростой путь для этого времени года. Дело к зиме, вот-вот может выпасть снег.
— Не думаю, что все так уж плохо, — засмеялся Ульрих. Потом он расплатился с хозяином и пошел проверить поклажу.
— Красивый городок этот Герольдсбронн, — заметила Афра, когда извозчик направил свой фургон к воротам. Уличные мальчишки, висевшие на дверях фургона и просившие милостыню, соскочили. После того как фургон проехал мост, извозчик взмахнул плетью, и кобылы побежали рысью.
Закутавшись в одеяло, Афра спряталась за спину извозчика, пытаясь укрыться от ледяного ветра. Действительно, они выбрали не лучшее время для путешествия. Ульрих пожал руку Афры.
— Вы много собираетесь сегодня проехать? — крикнул он извозчику.
Тот обернулся.
— Бог его знает. Я смогу сказать больше только тогда, когда мы проедем ущелье Айсбах.
Внезапно туман рассеялся, и перед ними появились первые признаки леса — маленькие густые ельники, расступившиеся через полмили и уступившие место просторным полянам. На вершине холма извозчик остановился и плетью указал на горизонт.
— Чернолесье! — крикнул он против ветра.
Насколько хватало глаз, повсюду был сплошной лес, темный, бесконечный лес на больших холмах. Казалось невообразимым, что это препятствие можно преодолеть на фургоне, запряженном лошадьми.