Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество
Шрифт:
Радостно заржав, словно конь, ордынец принялся срывать одежду со своего обезоруженного врага. И тут случилось то, что заставило застыть в изумлении не только татарву, но и Княжича. Пушистая, лисьего меха шапка пленника сбилась, и из-под нее заструились волны пышных, бело-серебристых волос, а из разорванной рубашки показались большие женские груди.
Держа пленницу за ворот отороченного соболем кунтуша, татарин завопил, выставляя напоказ ее своим собратьям:
– Что, хороша красавица? Это вам не девка деревенская.
Однако радость его была недолгой. Как только ордынец облапил женщину, глухо хлопнул выстрел. Лишенный доброй половины черепа, верзила повалился навзничь, нехристи испуганно отпрянули, и Княжич увидал в руках воинственной девицы дымящийся пистолет да узкий, наподобие стилета, кинжал.
Видя пред собой уже не эту, окруженную татарами шляхтянку, а лежащую возле костра полузадушенную маму, Ванька врезался в толпу супостатов. Плеть есаула обвила руку отчаянной воительницы, когда она уже ее взметнула, чтоб вонзить обоюдоострое лезвие в свою роскошную, белую грудь.
Ухватив женщину за тонкое запястье, Княжич кинул шляхтянку на спину Лебедю и, пальнув из пистолетов по татарам, рванул из леса. На всем скаку он даже изловчился усадить спасенную впереди себя, чтоб прикрыть от пущенных вдогон ордынских стрел. Впрочем, вскоре нехристям стало не до стрельбы, а уж тем более не до погони. Поначалу они и впрямь схватились за луки, но, увидав несущихся на выручку есаулу казаков под предводительством Игната, бросились врассыпную. Первым подскакал к Ивану Лунь. При виде длинноволосой девицы Андрюха выпучил глаза, затем с каким-то сладостным восторгом вопросил:
– Атаман, а еще в дубраве сей русалочки имеются иль ты всех переловил?
– Попробуй поищи, да смотри, на татарскую стрелу не нарвись. Опять какие-то ордынцы попытались нам дорогу перейти, – насмешливо ответил Ванька.
– После тебя найдешь, – вздохнул Андрюха и разочарованно изрек. – Там, где Княжич побывал, Луню делать нечего. Я уж лучше вместо бабы с татарвой развлекусь. Дозволь мне ордынцев преследовать.
– Догоняй, коль есть охота, только далеко не уходи.
Отрядив Луня с тремя десятками бойцов в погоню за татарами, отпускать живьем нечистых у казаков было как-то не принято, Иван обратился к сотнику:
– Игнат, там, на поляне, повозка перевернутая и возле нее застреленный шляхтич лежит. Вели возок поправить да отогнать в обоз, а литвина надобно похоронить. Воин воина должен уважать, – с печалью в голосе добавил он, невольно вспомнив о Гусицком, и почувствовал, как вздрогнула девица.
– С ней что будешь делать? – кивнул Игнат на нечаянную Ванькину находку. – Побалуешь да к родителям в Литву свезешь?
Княжич лишь растерянно пожал плечами, честно заявив:
– Пока не знаю, там видно будет, – после чего неспешно двинулся к опушке леса, где решил поставить полк на ночевку.
Дрогнуло и сладостно заныло сердце молодого есаула, когда почуял на своей груди тепло и нежность тела спасенной им шляхтянки.
«Славная деваха, а какая отчаянная. Руки на себя решила наложить, чтоб поганым на потеху не достаться. Не каждая бабенка способна на такое. Может, мне любовь с ней закрутить. Хотя, наверное, не до любви сейчас полячке. Шляхтич-то застреленный наверняка родней ей доводился», – подумал Княжич, жадно вдыхая чудный запах необычных, серебристо-пепельных волос отважной воительницы. Ивану очень хотелось глянуть женщине в лицо, рассмотреть которое он толком не успел, но какая-то доселе неведомая робость мешала сделать это. Словно угадав желание спасителя, шляхтянка обернулась и, откинув тонкой, длиннопалой рукой волнистые пряди, явила ему свой прекрасный лик. При виде огромных, наполненных тоскою и решимостью темно-синих глаз, Ванька ощутил под сердцем холодок, а его готовый сболтнуть шутливое словцо язык аж занемел.
Стыдливо прикрывая разорванную рубашку, красавица горько усмехнулась ярко-алыми припухлыми губами, а затем спросила по-русски, но слегка растягивая слова:
– Ты кто?
– Я казак, вернее, есаул казачий, Ванька Княжич.
При слове «казак» девица снова вздрогнула, видать, ей доводилось слышать о лихих разбойниках. Желая успокоить несчастную, Княжич насмешливо заверил:
– Не боись, не обидим, мы, чай, не нехристи, мы воины православные.
Зардевшись от смущения, шляхтянка отвернулась и даже сгорбилась, чтоб хоть как-то скрыть свои так и норовящие вывалиться из разорванной рубашки прелести, а Ванька призадумался над данным ей обещанием. «Легко сказать – не обидим. Одна бабенка на целый полк да еще такая раскрасавица. Увидят наши эдакую диву – враз осатанеют. Вон, Луня да Доброго как раззадорила. Андрюха-то известный бабник, но Игнат, чертила старый, тоже туда же – что с ней делать будешь? С кашей съем, – ревниво подумал он. – Ну, положим, пока она при мне, к ней и подойти никто не посмеет, однако не могу же я ее все время на коленях у себя держать. А спать и все такое прочее, где девица будет? Получается, как ни крути, надо будет князя Дмитрия просить, чтоб приютил в своем шатре шляхтянку».
Приняв такое решение, – Княжич тут же вспомнил о предстоящей в скором времени разлуке с Новосильцевым. Через несколько дней пути их разойдутся. Он с казаками пойдет на Дон, затем в Турцию, а князь со своими дворянами, которых Шуйский всучил ему обратно, отправится в Москву.
При мысли, что красавицу придется уступить кому б то ни было, пусть даже Дмитрию Михайловичу, Ваньке сделалось не по себе. Ему неудержимо захотелось сейчас же овладеть отчаянной воительницей, сделать ее своей женой да увезти в станицу, а там – будь, как будет. Может, с белокурой синеглазкой все сложится иначе, чем с черноокой смуглянкой Надией.
Возможно, тем бы дело и закончилось, но, почуяв охватившее ее спасителя любовное желание, красавица оглянулась. Уставившись на Княжича полными слез глазамиозерами, она жалобно пролепетала:
– Ты же обещал.
Эти слова и взгляд обрушились потоком ледяной воды на разгоряченную Ванькину голову. Его руки, уже было сжавшие шляхтянку в объятиях, безвольно повисли.
– Да чем я лучше того татарина, – ужаснулся он, одновременно вспомнив и волосатого мурзу из своего короткого, безрадостного детства и только что убитого шляхтянкой верзилу ордынца. Более не говоря ни слова, они выехали из дубравы. Вдали уже был виден весь казачий полк, и Иван остановился в ожидании собратьев.
Однако синеглазая снова изумила Ваньку. Ловко перекинув через спину Лебедя свои на редкость стройные ножки, она уселась напротив Княжича лицом к лицу, вытерла ладошкой слезы и необычайно красивым грудным голосом все так же по-детски растягивая слова, сказала:
– Спасибо тебе, Ванька-есаул, за все спасибо, – затем, слегка откинув голову, почти что весело спросила: – А есаул – это как хорунжий или как полковник по-нашему?
Взирая на невиданной им ранее красы женское лицо, которое не портил ни раскрасневшийся от слез, задорно вздернутый носик, ни скрывающийся в серебристых волосах свежий, розовый шрам на виске, Княжич ощутил своим мятежным сердцем, что жизнь его делает какой-то новый поворот. Сглотнув подступивший к горлу комок, он пояснил: