Прокурор для Лютого
Шрифт:
— Вот-вот.
Прокурор смотрел на высокопоставленного визави с плохо скрываемой иронией. Он отлично знал этого человека — настолько отлично, что мог почти со стопроцентной уверенностью сказать, о чем теперь тот поведет речь. По глазам функционера, по его слишком умному виду было понятно: сейчас он наверняка изречет нечто очень-очень солидное — конечно же, не собственную мысль родит, не хватит на такое, но, напрягши память, извлечет какую-нибудь затертую, но глубокомысленную цитату (говорят, он славился знанием цитат еще со времен учебы в Высшей Партийной школе). Вскользь, отвлеченно, чтобы затем вновь плавно и как бы незаметно вырулить на главное: особенности «русского оргазма» в его воздействии на человеческую психику. Так оно и случилось…
— Не помню кто именно, но один из великих сказал: чтобы человек стал счастливым, надо или опустить планку желаний и потребностей в сознании человека, или поднять эту планку в его реальной жизни… — голос седовласого звучал предельно серьезно — ну точно у лектора общества «Знание», выступающего в сельском ДК.
— Опустить потребности до возможного или поднять возможное до желаемого, иначе говоря, — уточнил Прокурор, глядя на любителя мудрых мыслей. — И если мы с вами, то есть государство, не способны на второе, попытаемся при помощи этого порошка сделать хотя бы первое. Создать у людей массовую иллюзию, что они хорошо живут и потому счастливы.
— Именно.
— А в подтексте доказать, что все люди — хрюкающие у корыта свиньи? — теперь оппонент не мог удержаться от сарказма.
— А что — разве не так? — с пугающей откровенностью спросил седовласый.
Прокурор повертел головой — так, будто бы ворот его белоснежной рубашки натирал шею.
— Нет, нет, не то…
— А что — то?
— Стать хрюкающим у корыта парнокопытным можно даже в том случае, когда планка существования поднята на высоту, до которой никогда не дотянется пятачок… Но состояние парнокопытности у корыта не имеет никакого отношения к счастью. Да и планку можно поднимать до бесконечности: вон, у твоего друга, хряка Паши на погоне — три звезды, а у хряка Степаши — две, но зато в корыте у хряка Степаши баланда повкусней, кусок сала аппетитно так плавает, да и на последнем саммите хряк Степаша на целых два места к самому хозяину кормушки ближе сидел… — обладатель очков в золотой оправе примирительно улыбнулся.
— То — у нас, а то — у них, — подытожил функционер, нисколько не обидевшись за хряков: понял, что разговор становится слишком скользким, а потому — опасным.
Несомненно — под «нами» он понимал и хряка Степашу, и хряка Пашу, и себя и, конечно же, Прокурора, а под «ними» — безликую массу, именуемую святым понятием «народ».
Бармен, неслышной тенью скользнув к столику, молча поставил перед Прокурором текилу — в это самое время зазвонил сотовый телефон.
— Меня… — извинительно сверкнув тусклым золотом оправы, любитель кактусовой водки взял трубку. — Что? Нашли? Без эксцессов? Где они теперь? По дороге на базу? Хорошо, выезжаю.
— Что — дела? — функционер взглянул на звонившего с любопытством большим, нежели требовали обстоятельства.
— Что поделать… — печально ответствовал Прокурор. — Надо ехать. Созвонимся.
— Спасибо, что хоть ты не забываешь меня, старый товарищ, — прочувственно попрощался седовласый и, когда старый товарищ наконец-то удалился, выслал бармена, чтобы остаться в баре одному.
Достав свой «ручник», он набрал номер и произнес в трубку с достоинством, начальственно-веско:
— Какие новости? В курсе, только что ушел, я с ним два часа беседовал. Говорит, что все в порядке, что деньги в России. Что — и ты не знаешь? Вот сволочь… А что этот? Только что взяли? Тотальный контроль, тотальный, все писать, все, что можно — я ведь внакладе не останусь… И смотри мне — чтобы пылинка на него не упала!..
Настроение Прокурора резко поднялось — наверное, впервые за последний месяц он улыбался действительно искренне. Новость, полученная им от Рябины, успокаивала — Коттон и Митрофанов были задержаны. И тот, и другой могли дать исчерпывающую информацию: Митрофанов — о проекте, Коттон — о деньгах.
Черный лимузин стремительно выехал в левый ряд проспекта, рискуя при этом выкатиться на встречную полосу, включил проблесковый маячок на крыше, и мощный громкоговоритель выплюнул на гудрон устрашающую фразу, приводящую в бешенство любого московского водителя:
— Пропустите спецтранспорт!
Прокурор редко пользовался этим законным преимуществом — он вообще отличался редкой для людей его круга сдержанностью. Но теперешний случай был особый.
…Машина с национальным триколором на правительственном госномере подкатила к базе «КР» в половине второго ночи. Единственный пассажир, не поздоровавшись против своего обыкновения с охраной, сразу же пошел на второй этаж, в кабинет Рябины. Он долго ждал этого момента, он много раз прокручивал в голове дебют будущей беседы — и вот, наконец…
В небольшом кабинете было непривычно много людей, и от этого он казался еще меньше. Все молчали — и в этом молчании было нечто зловещее, напряженное.
Лютый и Коттон, не глядя друг на друга, сидели на стульях, в разных углах. Два охранника с короткоствольными АКСУ застыли у входа, а Рябина, примостившись на подоконнике, вертел в руках обойму ПМ.
— Здравствуйте, — мягко поздоровался Прокурор со всеми и, отослав охранников, уселся в кресло.
Пахан, подняв на вошедшего тяжелый, придавливающий взгляд, хотел было что-то сказать, но в последний момент передумал. Впрочем, высокопоставленный кремлевский чиновник понял его и без слов.
Начало беседы, безусловно, осталось за Прокурором: рассеянно выслушав Рябину, он подошел к Алексею Николаевичу и спросил сочувственно:
— Ну, что же ты в бега подался?
Найденко промолчал — видимо, он после происшедшего с ним до сих пор не мог прийти в себя.
— Надо было мне позвонить, о встрече договориться… Или номер забыл? Или боялся чего? Алексей Николаевич, ты ведь меня не первый год знаешь: я никогда не обманываю близких мне людей — невыгодно. Сегодня — я тебя, завтра — ты меня. Принцип бумеранга: запустил, и не знаешь, с какой стороны ждать удара. И тебя не обманывал никогда — мы ведь с тобой одной веревочкой повязаны. Ты — смотрящий от уголовного мира, я — смотрящий из Кремля, как ты когда-то — помнишь? — на Радомском шоссе, очень точно выразился. И я был вправе рассчитывать на такое же отношение к себе.
И вновь Коттон промолчал — ситуация была явно не в его пользу.
— Пойми, у нас, в России, найти человека твоего калибра — не самое сложное. Особенно, когда на нас работают настоящие профессионалы, — едва заметно кивнув в сторону Лютого, он холодно блеснул очками и продолжил: — Мы ведь могли взять тебя раньше в твоей деревне… Но не хотели. А знаешь почему?
— Почему? — глухо спросил старик; вопрос прозвучал очень неожиданно.
— А об этом мы теперь с глазу на глаз поговорим, — весело закончил высокопоставленный кремлевский чиновник. — Без свидетелей. Но помни: эта беседа в твоей жизни — одна из самых главных. Подумай, соберись с мыслями… Но только не ври. Теперь ты остался один, и помощи ждать больше неоткуда.