Прокурор для Лютого
Шрифт:
Еще несколько минут — и коробочка была помещена в бронированный сейф.
Рябина взял в руки сотовый телефон и, набрав какой-то номер, произнес — фразы выходили рубленными, как команды:
— Он уехал. Только что. С клиентом говорил. Все зафиксировано. Я только что получил приказ — ликвидировать Коттона. Какие будут указания?..
Глава двадцать первая
Жизнь, как известно, прекрасна, что само по себе удивительно, к тому же, она полна столь невероятных ходов, столь лихо закрученных поворотов сюжета, что порой можно только разводить руками: и как это так получается, что человек, еще недавно бывший на вершине славы, богатства и успеха, неожиданно для всех становится аутсайдером, падает на самое дно; конечно же, с оговоркой, что можно считать самым дном, а что — нет.
Применительно к Алексею Николаевичу Найденко это утверждение подходило в полной мере.
Еще сегодня утром — уважаемый человек, несомненный авторитет преступного мира Москвы, да и всей России, и к тому же — далеко не бедный. А вечером — смертник, у которого, по сути, «лоб зеленкой намазан», солнце которому не светит и которого уже ничего не спасет. Его ликвидация — вопрос всего лишь нескольких часов, в лучшем случае — дней, и никто никогда не узнает ни исполнителя приговора, ни даты смерти, ни места захоронения. Скорей всего, отвезут ночью в московский крематорий и сожгут, а пепел «умершего по документам» тихонько где-нибудь закопают.
Такой вот неожиданный поворот сюжета…
Алексея Николаевича поместили в подвал — на этой загородной базе была даже своя тюремная камера. Маленькая комнатка — три шага в длину, два в ширину, забранное толстой решеткой окно, топчан, чугунный унитаз, рукомойник и две табуретки. Старик пребывал в шоке — такого изощренного коварства, такой низости от Прокурора он не ожидал никак.
Уселся на грязный низкий топчан, скрипевший при каждом движении, долго, чтобы собраться с мыслями, закуривал «беломорину»… Все-таки тут было гуманней, чем в настоящем СИЗО — у него не отобрали личные вещи.
Тогда, полгода назад, вляпавшись в это дерьмо с «русским оргазмом», пахан испытывал явный душевный дискомфорт. Интуиция, которая никогда не подводила опытного уркагана, врожденное чувство воровской этики и — особенно! — личные убеждения подсказывали, что не стоит этим заниматься, но рассудок — гибкий утешитель, говорил иное: не ты, так другой…
Тогда, во время той памятной беседы недалеко от Варшавы, на Радомском шоссе, Прокурор утверждал: «Последний раз в дело влезаешь, а дело очень серьезное — наверное, самое серьезное из всех, которыми ты за свою жизнь занимался». Пахан и сам понимал, что серьезное, а уж если разговор шел о ста миллионах налом, можно было сделать вид, что работаешь вместе с государством, но при этом попытаться сыграть в свою игру. Наколоть государство в лице Прокурора — святое дело. Мент должен ловить, судья должен судить, вор должен воровать…
Постепенно привычное самообладание возвращалось к старику. Мысль заметалась в поисках спасительного выхода — ведь безвыходных положений не бывает.
Старик понимал: у него все-таки оставался шанс — один-единственный, но для того, чтобы этот шанс использовать, надо было преподнести его как можно более убедительно. Только вопрос — кому…
Докурив папиросу почти до бумажной гильзы, Алексей Николаевич улегся на топчан и забылся тяжелым, тревожным сном.
На новом месте пахан спал очень плохо: в тесной камере, несмотря на тепло конца июня, было душно, к тому же, комары, залетавшие из Бог знает каких щелей, кусали больно и немилосердно, пленник всю ночь ворочался с боку на бок и в результате не выспался: проснулся он совершенно разбитым.
Едва Алексей Николаевич умылся, в помещение зашел тот самый высокий, в камуфляже, который и задержал его в лесу, рядом с заброшенным ДОТом. Тонкие фиолетовые губы, маленькие умные глазки, лицо, словно бы вылепленное из пластилина — такой человек не мог не настораживать.
Зачем он тут появился?
Валить будет? Так ведь мог сделать это самое еще вчера вечером. И почему тогда один пришел?
Найденко утер лицо рваным вафельным полотенцем, тяжело уселся на топчан, глядя на вошедшего с явной недоброжелательностью.
— Доброе утро, Алексей Николаевич, — как ни в чем не бывало, поздоровался с пленником неизвестный.
Пахан не ответил.
— Не хотите меня приветствовать? Не надо. Я к вам не за приветствиями, а по делу пришел, — камуфлированный осторожно присел на краешек топчана, словно боясь, что тот рухнет под тяжестью его тела.
— Понял, что не в стиры [8] перекинуться, гражданин начальник, — зло буркнул вор.
— Не надо иронии. В вашем положении следует быть мягче, — примирительно улыбнулся неизвестный и продолжил деловито: — Сперва внесу ясность. Вы находитесь на базе совсекретной организации «КР». Что это за структура и чем она занимается, вам знать не надобно. Меня зовут Рябина. Я начальник этой базы. — Говоривший коротко рубил фразы — казалось, он вовсе не умеет разговаривать длинными предложениями. — У меня очень большие полномочия. Прокурор приказал вас ликвидировать, и ликвидация, в частности, поручена мне…
8
Стиры (жарг.) — игральные карты со стертыми или дорисованными обозначениями.
Пахан насторожился — столь длинная словесная прелюдия наводила на мысль: сейчас этот самый Рябина наверняка что-то предложит. Что — неужели просто пришел представляться: мол, я пришел для того, чтобы вас расстрелять? Нет, конечно же… Значит, будет что-то предлагать.
Теперь интуиция Найденко обострилась до немыслимого предела — он не ошибался.
Рябина был краток и лаконичен: сперва обрисовал безвыходное положение узника, затем — проблему с пропавшими деньгами, затем — ситуацию с проектом «Русский оргазм». Никаких собственных оценок, никаких положительных или отрицательных определений, исключительно цифры, даты, фамилии, должности, схемы взаимоотношений; несомненно, этот человек был отлично информирован.
Все это время Найденко сидел с совершенно непроницаемым лицом — как и положено действительно умному и авторитетному человеку.
— Вот, собственно, и все, — закончил Рябина и выжидательно взглянул на старика — мол, а как прореагирует тот?
— И для чего ты, гражданин начальник, мне все это рассказываешь? — спросил старик деланно равнодушно; это было тем более удивительно, что вопрос шел о его жизни и смерти. — Хочешь мне перед смертью поведать, какое у вас государство продажное? Хочешь доказать, что все эти ваши кремлевские бугры — козел на козле? Так и без тебя знаю.
— Нет, не то, — камуфлированный покачал головой невозмутимо, но несколько загадочно.
— А что же?
— Я хочу предложить сделку, — прозвучало в камере отчетливо.
— Что, что? — Коттон, уже сообразивший, что за сделку ему предлагают, тем не менее сделал вид, что не понял сути сказанного.
— Я хочу предложить вам сделку, выгодную для нас обоих. Деньги — у вас. Это несомненно. Сто миллионов долларов — огромная сумма.
— Ну-ну… Значит, хочешь получить сто лимонов баксов за мою свободу? — предположил старик, нехорошо ухмыляясь. — Не по себе хавало раскатил… Обосрешься.