Прокурор для Лютого
Шрифт:
Да, Митрофанов встретился с Коттоном. Да, беседа получилась тяжелой и неприятной для обоих. Но зато они договорились…
— Давай, давай, рассказывай, — нетерпеливо подгонял Сухарев.
Порученец, проглотив набежавшую слюну, принялся подробно, со всеми частностями, излагать события, которых не было, но в которые он, тем не менее, верил.
Его разговор с Коттоном сперва, естественно, не клеился: этот татуированный урка встал в амбицию, принялся гнуть пальцы, начал стращать; особенно тогда, когда увидел видеозапись своей любимой племянницы. Этот расписной вообще какой-то сумасшедший — драться полез, даже по физиономии стукнул, грозился самыми страшными карами. Затем, вроде бы, смягчился: понял, что у него нет иного выхода.
— Я тебя для чего посылал — чтобы ты с ним встретился и по возможности сюда привез, — резко перебил Сухой говорившего.
— Он сказал, что хочет с тобой один на один тереть, — обреченно ответил Заводной.
— То есть — попросил время на размышления, так, что ли?
— Угу, — пластырь за ухом неслышно завибрировал, и неожиданно для собеседника Заводной произнес голосом ученого скворца: — Там, в Москве, с нами еще накладочка вышла. Так бы раньше получилось. Коттон сказал, что сегодня вечером будет ждать тебя тут, неподалеку…
Глазки Сухого хищно блеснули.
— Сам прикатит?
— Да
— Сюда?
— Да.
— Один?
Собеседник замялся.
— Этого он не говорил… Говорил лишь то, что хочет переговорить с тобой с глазу на глаз. Тогда и решит — согласиться на твои условия или нет.
— М-да… — Сухарев привычно повертел на пальце любимый перстень с бриллиантом, — короче, из тебя парламентер, как из моего хера — государственный адвокат. Встанет и молчит. Так когда сегодня?
— В семь вечера, — пробормотал Митрофанов. — Говорит, чтобы ты один подъехал, без пацанов. Он тоже один подъедет.
— М-да, я подкачу, а он меня, на хрен, со своими урками расписными и завалит, — предела недоверчивости Сухого не было границ. — Знаю я их. Где он хоть стрелку забил?
Заводной сказал — место предполагаемой встречи с паханом было неподалеку, как раз на развилке дорог.
Сухарев задумался…
С одной стороны, это походило на явную подставу. С другой, если верить Митрофанову, Коттон также собирался подъехать один. Стало быть, можно было захватить старика без лишнего шума, завести сюда, а тут бы из него вытрясли все — или номера счетов, если деньги в банке, или местонахождение тайника с наличкой, если Найденко решил это лавье не светить. Ну, а потом, что и говорить — и душу…
— А в РУОП как попал? Или кто, говоришь, тебя взял там?
— Они коттоновского водилу пасли — вроде бы, в розыске тот. Мы в тачке сидели — ну, псы налетели, нас похватали и… к себе повезли. Нас с Коттоном допросили и выпустили, а того оставили.
— А глазом на кого наделся?
— Да прессанули немного, — тяжело вздохнул рассказчик.
Митрофанов запнулся, поправил пластырь и словно бы отъехал в другое измерение.
Внешне все это выглядело весьма правдоподобно, но Сухой решил на всякий случай проверить. Взял со стола сотовый телефон, набрал какой-то московский номер и, дождавшись, когда с той стороны возьмут трубку, бросил, даже не приветствуя абонента:
— Так, это я. Надо пробить такую вещь… В РУОП забирали двоих — Митрофанова и Найденко? — обернувшись к Заводному и легонько ткнув его в плечо, он спросил: — Когда это было?
— Три дня назад, — произнес тот будто бы чужим голосом.
— Три дня назад… Что значит, какого числа? Сам и посчитай — за что я тебе лавье отстегиваю. До того как генералом стать, небось, в школе учился. Сколько тебе времени нужно, чтоб это проверить? Всего? Ну, давай, давай… Звякнешь.
Невидимый, но, судя по всему очень влиятельный человек, несомненно — из правоохранительных органов, побеспокоил авторитета своим звонком через двадцать минут: столько времени заняло у него наведение справок.
Да, все сходилось — по документам РУОП, граждане Митрофанов и Найденко действительно задерживались, но вскоре были отпущены за отсутствием улик. А вот хозяин автомобиля, в котором находился гражданин Найденко, водворен в следственный изолятор.
(Лютый, тщательно готовивший легенду Заводного, позаботился о том, чтобы несуществующие подробности были документально зафиксированы.)
— Поня-ятно… — Сухарев положил трубку и задумался; глубокая продольная морщина перерезала его лоб.
Он размышлял долго — минут десять, не обращая внимания на недавнего собеседника. Привычно вертел на пальце золотой перстень, пучил в пространство рачьи глазки…
— Зама-анчиво…
— Что? — не понял Митрофанов.
— Да это я так…
Наконец, взяв трубку сотового телефона, решительно вдавил кнопки.
— Алло, Штука? Сейчас же все бросай, чтобы через два часа был тут. Возьми с собой две машины с пацанами, дело очень серьезное. Да. Сейчас два часа — чтобы к четырем часам тут был.
До предполагаемой встречи с Алексеем Николаевичем Найденко оставалось ровно пять часов…
Лес, начинавшийся сразу же на краю городка, был полон июльским солнцем — ярким, но каким-то прозрачным. Иногда с верхушек осин и берез падали мелкие желтые листочки, вестники скорой осени.
Лютому было не до красот природы — сидя в салоне автомобиля, он слушал разговор Сухарева с Заводным, боясь пропустить хотя бы одно слово. У Митрофанова было два скрытых микрофончика: один, вшитый за ухом, работал на прием, а другой, замаскированный под пуговицу — на воспроизведение. Это-то и позволяло корректировать слова Заводного — подсказывать, поправлять…
Поправив наушники, Лютый услышал знакомый голос — наглый, с хозяйскими интонациями:
«Сам сюда прикатит?»
«Да». — Заводной говорил односложными, рублеными фразами.
«Один?»
«Этого он не говорил… Говорил лишь то, что хочет переговорить с тобой с глазу на глаз. Тогда и решит — согласиться на твои условия или нет».
Недавний узник «Матросской тишины» говорил складно и вроде бы убедительно — Нечаев почти не подсказывал ему, хотя микрофон для корректировки, прикрепленный к наушникам, был включен.
Лютый и сам не до конца верил в успех: слишком уж недоверчивым был босс самой крутой московской группировки.
Максим успокоился лишь тогда, когда в наушниках прохрипел до омерзения узнаваемый голос: