Шрифт:
Прокурор Фукье-Тенвиль
I
О революционном трибунале Французской революции человек, имевший к нему близкое отношение, сказал: «В нем все было преступно, вплоть до председательского колокольчика». То же самое можно, разумеется, сказать о «Военной коллегии Верховного суда СССР». Естественно, что московские процессы вызывают в памяти дела того трибунала. Сходство, однако, преувеличивать не надо: оно преимущественно психологическое и бытовое.
Литература о «чрезвычайном уголовном суде, образованном в Париже 10 марта 1793 года» и более известном под названием Революционный Трибунал, велика. Главное изложено в старом шеститомном
От главного героя революционного трибунала, от прокурора Фукье-Тенвиля, осталось немногое: очень неполный сборник (вернее, конспект) двадцати его обвинительных актов (остальные еще не напечатаны); три записки, написанные им в тюрьме в свою защиту; один старый мемуар, составленный им задолго до революции (в 1776 году); пометки на полях бесчисленных документов архива. В 1828 году на аукционе в Париже известный коллекционер Вальферден купил за 322 франка 20 сантимов мебель, утварь и некоторые бумаги знаменитого прокурора. Еще через 80 лет неизвестный любитель приобрел за 2200 франков подлинник распоряжения о его казни. Сравнительно не так давно, в 1870 году, в столетнем возрасте скончалась последняя подсудимая революционного трибунала, госпожа де Бламон. Она была приговорена к смерти в 1794 году; вследствие ее беременности казнь была отсрочена — Робеспьер пал до того, как она разрешилась от бремени; ее спасло девятое термидора. С нею ушел последний человек, видевший своими глазами «самого кровавого из деятелей революции, залитого кровью тысяч неповинных жертв».
Фукье-Тенвиль родился в 1746 году в деревне Эруэль, вблизи Сен-Кантена. Отец его был не то очень богатый крестьянин, не то не очень богатый помещик. Как многие мелкопоместные землевладельцы того времени, он имел претензии на знатность и подписывался «Фукье де Тенвиль, сеньор Тенвиля, Фореста, Эруэля и других мест». Частицу «де» пристегивал к своей фамилии в пору монархии, даже в начале революции, и будущий прокурор парижского революционного трибунала. Так, впрочем, поступали и другие деятели той эпохи, не исключая Робеспьера и Сен-Жюста. Часто поступали так и разбогатевшие люди в других странах: многие нынешние немецкие, голландские, шотландские аристократы стали «фонами», «ванами», «маками» в восемнадцатом веке, в порядке несколько самочинном. Отношение к этому было благодушное: дело житейское. Еще сравнительно незадолго до того при французском и при испанском дворах серьезно обсуждался вопрос, может ли король носить парик, сделанный из волос человека, не принадлежащего к дворянскому сословию: не унизит ли это и не осквернит ли его особу? Но в обществе уже говорили о «породе» иронически. Вольтер и Бомарше делали свое дело; оба они, кстати сказать, тоже пользовались дворянской частицей, с точно таким же правом, как Фукье-Тенвиль.
О молодости будущего революционного деятеля нам почти ничего не известно. Он рано потерял отца; с матерью был в отношениях не очень нежных. Учился он в хороших школах, затем поступил на службу к известному в те времена судебному деятелю Корнюлье, 28 лет от роду получил разрешение вести самостоятельно дела (При этом ему, по наведении о нем справок, было выдано свидетельство «о добродетельной жизни, добром нраве и верности римской апостольской католической церкви».) и купил должность прокурора в Шатле.
Так называлась низшая судебная инстанция Парижа. Учреждение это было сложное и громоздкое. Механизм его действия нам теперь нелегко понять. В Шатле состояло 55 советников, 13 «людей короля» (имевших право говорить ему при представлении: «Государь, мы ваши люди»), 48 комиссаров, 235 прокуроров, 385 конных приставов и т.д. Прошло то время, когда Омер Талон говорил Людовику XIV: «Ради славы короля мы, прокуроры, должны быть не рабами, а свободными людьми. Достоинство короны измеряется качествами людей, которые ей служат». Во второй половине XVIII века прокуратура общественного значения не имела. Должность прокурора считалась почетной, приносила немалый доход в виде пошлин от дел и при продаже расценивалась довольно дорого. Фукье-Тенвиль за нее заплатил 32 400 ливров. Часть этих денег ему дала мать; другую часть он достал взаймы. Вскоре после этого он женился на своей дальней родственнице, за которой получил шесть тысяч ливров приданого. Брак был приличный, но не блестящий.
Фукье-Тенвиль очень нравился женщинам. Он был недурен собой. Современники отмечают его «статную фигуру, густые черные волосы, высокий лоб», «взгляд острый, проницательный, беспокойный и весьма изменчивый». Один из современников, Дезессар, довольно известный в XVIII веке издатель, бывший в молодости адвокатом и, вероятно, хорошо знавший Фукье-Тенвиля (Он об этом не упоминает, но Дезессар писал вскоре после казни прокурора, когда о знакомстве с ним лучше было не распространяться.), пишет о нем: «Он особенно любил балерин, щедро раздавал им деньги и, по слухам, не раз из-за них познавал горькие плоды разврата».
Жила семья прокурора не богато, но и не бедно. Ленотр где-то откопал описание обстановки их квартиры из пяти комнат, за которую Фукье-Тенвиль платил 1200 ливров в год. Тут книжные шкафы розового дерева, диваны и кресла, крытые утрехтским бархатом, два ломберных стола, стол для игры в триктрак и т.д. В воскресенье уезжали за город с друзьями, с родными, с детьми — у них было много детей. Брак все же был не очень счастлив, по-видимому, из-за супружеской неверности Фукье-Тенвиля. Через шесть лет жена умерла; друзья обвиняли мужа в том, что он свел ее в могилу. Но, кажется, ничего, кроме его «измен», они в виду не имели.
Несколькими месяцами позднее Фукье-Тенвиль женился вторым браком на молодой девице из небогатой дворянской семьи. Не много мы знаем и о второй его жене; известно только, что она была бесконечно предана мужу и сохранила ему верность до его страшного конца. Приданого за ней было десять тысяч наличными и «платья, белья, вещей, рухляди» на тысячу двести ливров. Поразительно число деловых бумаг, описей, инвентарей, протоколов, остающихся от рядовых французов: мы знаем в точности, сколько сорочек, шелковых и шерстяных чулок, вееров было у жен Фукье-Тенвиля, — многое такое хранится в архиве вместе с трагическими документами, о которых мне придется говорить дальше.
Второй брак был как будто счастливее первого. Впрочем, образцовым мужем Фукье-Тенвиль не стал. Больше о нем в ту пору, кажется, ничего сказать нельзя. Он вел, главным образом, мирные гражданские дела, но, работая в Шатле, видел, конечно, всякое. С уголовными преступниками там не церемонились. До нас дошли описания тюрем, истязаний, пыток, тщательно регламентированных читавшими Вольтера чиновниками. Историки революционного трибунала описывают лишь последний период в жизни Фукье-Тенвиля. Следовало бы для беспристрастия упомянуть и о той школе жестокости, которую он прошел в Шатле.