Прокурор Фукье-Тенвиль
Шрифт:
Заранее подготовленная позиция Фукье-Тенвиля, по-видимому, заключалась в том, чтобы при всех возможных комбинациях входящих победителей и исходящих побежденных изображать сурового служаку, верного исполнителя закона и правительственных предначертаний. В отношении Робеспьера позиция прокурора была довольно трудной: все-таки он очень долго состоял при диктаторе лакеем. Но положение его облегчалось тем, что Робеспьер был объявлен вне закона: следовательно, комедии суда с его, Фукье-Тенвиля, обвинительной речью не требовалось.
Фукье-Тенвиль с полной готовностью «удостоверил», проделал все формальности по отправке вчерашнего барина на эшафот, почтительно-радостно изъявлял готовность верой и правдой служить новым барам. Думаю, он охотно произнес бы и обвинительную речь против бывшего диктатора. Все возможно в мире — вдруг мы когда-нибудь прочтем «обвинительное заключение» Вышинского по делу врага народа Сталина? Но в 1794 году такого зрелища судьба людям не подарила. Из новых бар в первую минуту о Фукье-Тенвиле просто никто не подумал: не до того было — слишком все они были упоены своей победой над Робеспьером. Но через несколько дней, когда первая радость улеглась, вспомнили и о Фукье-Тенвиле. 14 термидора он был арестован.
Посадили его в Консьержери, где он еще накануне был полновластным и грозным хозяином. Все заключенные знали его и, надо ли говорить, ненавидели лютой ненавистью. Тюремное начальство едва спасло Фукье-Тенвиля от расправы. Но, по-видимому, продолжалось это недолго. Месяца через три один из находившихся в тюрьме людей писал: «Мы больше не обращаем на него никакого внимания». Посмеивались больше над его «скупостью»: ничего на себя не тратит.
Он ничего не тратил потому, что у него ничего и не было. Надо отдать ему справедливость: взяток Фукье-Тенвиль не брал и умер в нищете. Пищу в тюрьму доставляла ему жена. Он был неприхотлив — просил только присылать ему водку: «Только этим можно себя поддержать». Письма его к жене до нас дошли. «Милый друг, — пишет он, — что будет с тобой, с моими бедными детьми? Вы познаете самую ужасную нищету». Дает жене советы, рекомендует выйти замуж, если представится случай, и кончает словами: «Прощаюсь, тысячекратно прощаюсь с тобой, с немногими оставшимися у нас друзьями, особенно с няней. Крепко поцелуй детей, твою тетку; будь матерью моим детям, пусть они хорошо себя ведут и слушаются тебя. Прощай, прощай! Твой муж, верный тебе до последнего вздоха». Ленотр, написавший интереснейшую статью о вдове Фукье-Тенвиля, называет это письмо «прекрасным и трогательным». Оно, в самом деле, не очень вяжется с общим обликом этого старшего чиновника по ведомству гильотины, отправившего на казнь тысячу людей, у которых тоже были жены и дети.
Новая власть позволила себе в его отношении роскошь «полной законности» (всегда, к сожалению, производящей трагикомическое впечатление после вооруженной борьбы). Закон 22 прериаля был отменен, Фукье-Тенвиль был предан суду с соблюдением всех форм правосудия. Кажется, победители даже несколько щеголяли перед ним обилием этих форм. Сам он, не вызвав ни единого свидетеля, после двухчасового или трехчасового заседания отправлял на эшафот 50—60 человек. Его дело слушалось на 45 заседаниях, и вызвано было по делу около 400 свидетелей.
Новый суд несколько преувеличил черты «чудовища» в бывшем прокуроре революционного трибунала. Так, в обвинительном акте сообщалось, что когда какой-либо подсудимый ускользал от казни, то Фукье-Тенвиль «трепетал от бешенства и ярости и без основания в одинаково оскорбительных выражениях отзывался об обвиняемых, о присяжных, о судьях» (Бюше и Ру, т. 34, стр. 272. — Отчет о деле Фукье-Тенвиля занимает в этом сборнике два тома. Чтение тяжелое, но поучительное в отношении революционной психологии.). Едва ли это могло быть. Одновременно старались и памфлетисты. В одном памфлете описывалось, как в аду Робеспьер, составляющий план всемирного кладбища, принимает Фукье-Тенвиля в основанный им клуб. Памфлет был не остроумный и писали его люди, одинаково охотно продававшие свое перо кому угодно: таких в пору революции было очень много.
Держался на суде Фукье-Тенвиль довольно смело. Иногда терялся при особенно убийственных для него свидетельских показаниях, но иногда переходил в наступление и говорил со скамьи подсудимых почти в таком же тоне, в каком в пору своего могущества говорил с прокурорского места. Защита его строилась на том, что он лишь исполнял закон, выдуманный не им, а Конвентом. Это была выигрышная позиция, вдобавок ставившая в затруднительное положение многих победителей 9 термидора: они сами имели к террору достаточно близкое отношение. Если верить полицейским донесениям того времени, напечатанным в издании Олара, мнения насчет Фукье-Тенвиля очень расходились. Он произнес защитительную речь, продолжавшуюся шесть часов. Судей она, разумеется, не убедила. Ему был вынесен смертный приговор.
Казнь состоялась 7 мая 1795 года, почти через год после 9 термидора. Толпа проводила Фукье-Тенвиля на эшафот свистом, бранью, оскорблениями. Но так она провожала на гильотину и людей гораздо более достойных. Народ в пору революции «безмолвствовал» редко и неохотно. Бывший прокурор революционного трибунала, проявивший перед смертью несомненное мужество, в долгу не оставался и отвечал с телеги на грубую брань грубой бранью. Ходившие в толпе сыщики с похвальным беспристрастием занесли в дошедшие до нас отчеты и то, что кричал народ прокурору, и то, что кричал прокурор народу. «Сволочь» в этой полемике было самым любезным словом.