Прокурор идет ва-банк
Шрифт:
— Еще от него несло перегаром и чесноком! — нервно засмеялась Ольга. — Мне почему-то сейчас очень смешно, а утром было страшно.
— Я понимаю тебя! Но и мы не из робких. Мне столько раз за время работы угрожали, но, как видишь, я еще жив.
— Может быть, я не права, но… — и Ольга опять замялась, но сказала более спокойно. — По-моему, рыться в личных вещах, читать чужие письма… все это как-то не по-человечески.
— Ты права, но в нашем деле существует понятие — доказательства. Взяток на площадях не дают, свидетелей при этом не бывает и улики из ничего не возникают. А если говорить о нравственной стороне, то учти: они преступили закон и сами себя обрекли на это унижение.
— Я не о них… Мне кажется, что присущее каждому из нас чувство неловкости… Тебе бывает не по себе, когда ты обыскиваешь людей?
— Удовольствия я, признаться, не испытываю, но куда денешься? Преступники добровольно не сдаются, их приходится обезвреживать, изобличать, а это не сделаешь в белых перчатках.
— А я за тебя очень боюсь! За себя — нет, а за тебя — очень. Глупая я, да? Давай не будем больше говорить о делах? Ну, можешь ты хоть здесь не думать о работе? — Ольга тяжело вздохнула и добавила: — Жена от тебя из-за этого ушла?
— Из-за этого тоже! А ты…
Но Ольга поцелуем закрыла его рот и вновь увлекла в постель.
— Молчи! — шепнула она ему нежно. — Я безумно соскучилась по тебе…
В стоявшем напротив Ольгиных окон милицейском «уазике» ждали команды двое: Амбал-лейтенант и Битюг-сержант.
— Цвях, — спросил по рации Амбал, — не пора ли нам? Кажется, они уже спят!
— Отбой до завтра! — послышался в рации голос Цвяха.
— Жаль! — сказал Амбал. — У сержанта левая рука уже устала.
И он гнусно захохотал.
— Пусть вспомнит лозунг: «Да здравствует правая, когда устанет левая!» — схохмил Цвях. — Попробуйте сфотографировать «объект», если в окне появится…
Цвях отключил рацию, а его подручные, ожидая рассвета, дремали в машине в надежде, что с первыми лучами солнца Оболенцев появится в проеме окна и можно будет сфотографировать, чтобы потом шантажировать.
И им повезло…
Ольга продрогла и попросила Кирилла закрыть окно. Как только он появился в проеме, тут же был запечатлен на пленку.
У бичей
Ярыгин, получив трудное задание, первым делом отправился на бывшее место службы старшего лейтенанта Демиденко.
Опытный физиономист, он сразу же вычислил нужного ему работника ГАИ, который смог бы помочь разыскать старлея. Пожилой прапорщик, чей вид говорил не только о длительной службе, но и о большом житейском опыте, был выбран майором для разговора не зря.
— Вы знали старшего лейтенанта Демиденко? — спросил прапорщика Ярыгин.
— Раковую Шейку? — уточнил прапорщик. — Конечно, знал. Впрочем, почему знал? Он живой еще.
— И где он живет, знаете? — обрадовался Ярыгин.
— Живет — это слишком сильно сказано! — усмехнулся прапорщик. — Существует. В бичи подался. Чокнулся мужик, все бросил.
— Так где же он существует?
— На кладбище!
— Могильщиком работает?
— Кладбища разные бывают! — со знанием дела ответил прапорщик. — На кладбище кораблей он живет. Там есть такой покосившийся траулер, списанный… А вам, собственно, зачем знать, где живет Раковая Шейка? Ваши документы!
Ярыгин охотно предъявил удостоверение.
Увидев его должность и название «конторы», прапорщик сразу зауважал собеседника.
Ярыгин знал, где находится кладбище кораблей. К нему он сразу и поехал. А собеседник, почесав затылок, решил все же для очистки совести покаяться начальству. Через час обо всем уже знал Цвях…
Остовы полузатопленных ржавеющих кораблей были разбросаны по всей бухте, глубоко врезавшейся в берег. Над поверхностью воды торчали где нос, где лишь одна корма, где рулевая рубка и труба, а где лишь одна мачта.
На берегу тоже валялись несколько разбитых перевернутых катеров и рыболовецких траулеров с едва заметными на них следами краски.
Куски ржавого железа, мусор, консервные банки, выброшенные морем доски, остатки деревянной обшивки, гниющие водоросли, издающие резкий запах йода, создавали специфическую и колоритную атмосферу запустения и упадка, абсолютной ненужности и никчемности дна житейского, ниже которого, кажется, опуститься просто было невозможно.
Но и здесь жили люди.
Ярыгин, прыгая с камня на камень, подбирался к уходящему кормой в воду траулеру, над которым вилась струйка дыма. Где дым, там огонь, а где огонь, там люди. Аксиома жизни.
По накренившейся палубе с неожиданной для ее лет ловкостью спускалась сгорбленная старуха.
На корме дымил костер, над ним на треноге был укреплен закоптелый котелок, в котором готовилось какое-то варево. А возле костра в живописных позах сидели с десяток личностей неопределенного возраста и пола.
Они в ожидании еды передавали из рук в руки большую бутылку бормотухи.
Как только Ярыгин приблизился к траулеру, к нему, почуяв чужого, бросился с лаем небольшой лохматый рыжий пес с обрывком грязной веревки на шее. Ярыгин бесстрашно протянул к нему руку, наклонился и ласково потрепал пса по холке.
И пес, дружелюбно махнув хвостом, убежал, сразу признав его.
Спустившаяся с палубы сгорбленная старуха направлялась по своим делам, не обращая ни малейшего внимания на подошедшего Ярыгина.
— Эй, красотуля! — шутливо окликнул ее майор. — Задержись на мгновение!
— Чего разорался? — хрипло отозвалась старуха. Мутные ее глаза с подозрением уставились на незнакомца, не зная, чего от него ждать: хорошего или плохого…
— Мне нужен гаишник, бывший! — сразу открылся Ярыгин.