Прокурор идет ва-банк
Шрифт:
— Дежуривший шестнадцатого? — скороговоркой выпалил Ярыгин.
— Я послал Нора и Мишина, — пристально посмотрев на друга, спокойно сказал Оболенцев, — сидят сейчас, журналы дежурств изучают. Должны позвонить…
Почти тут же раздался телефонный звонок.
— Легки на помине! — обрадовался Оболенцев и, взяв трубку, услышал голос Нора. — Мы только что с Ярыгиным вспоминали вас, а вы тут как тут… Говори!
Оболенцев, слушая Нора, стал записывать данные на листе бумаги.
— Слушай, Нор, вы с Мишиным ни во что больше не влезайте, приезжайте! Что-о? Уволен?..
Он положил трубку.
— Шестнадцатого июня семьдесят восьмого года дежурным по городу был старший лейтенант Демиденко Владимир Иванович. Уволен из органов внутренних дел двадцать девятого июня семьдесят восьмого года по состоянию здоровья.
— Быстро его… уволили! — сразу все понял Ярыгин и стал собираться.
— Задание понятно? — по-дружески спросил Оболенцев. — Хоть из-под земли мне его найди!
Ярыгин направился к двери, по дороге спрашивая:
— Живым или мертвым?
— Живым, Ваня, непременно живым!
Как только закрылась дверь, Оболенцев опять погрузился в море бумаг, скопившихся на его столе. И сидел, изучая их, пока не стемнело.
Когда он вышел из прокуратуры, на улице уже никого не было. В полупустом автобусе так «аккуратно» объявляли остановки, что Оболенцев сошел на одну раньше. Водитель перепутал, а Оболенцев еще был весь в деле и поэтому не заметил в темноте за окном автобуса знакомые приметы.
Очутившись в одиночестве на пустой остановке, Оболенцев решил не ждать следующего автобуса, а пойти напрямик через небольшой парк, единственной достопримечательностью которого была маленькая танцплощадка. Полусонные юнцы с лицами наркоманов и ошалевшие от неожиданной свободы провинциалы, приехавшие во всесоюзную здравницу погулять и вкусить «светской» жизни, отплясывали так, будто завтра наступит конец света. Здесь же кружились стареющие плейбои, ждущие, когда легкодоступные женщины обратят на них внимание, однако те проявляли интерес лишь к морякам с торговых судов, к фарцовщикам и прочей блатной и приблатненной публике. Стоявший возле входа на танцплощадку милиционер заметил следователя и, как только тот отошел на приличное расстояние, сообщил по портативной рации:
— «Объект» идет через парк к вам!
Вихрем взлетев по лестнице, Оболенцев позвонил в дверь квартиры Ольги. Дверь моментально распахнулась, и Ольга бросилась к нему на шею.
— Нельзя так долго не видеться, Кирилл! — тихо прошептала она, уткнувшись носом ему в шею, и всхлипнула.
— Такая у меня работа, Оля! — поцеловал ее в волосы, пахнувшие жасмином, Оболенцев. — Я же тебе все объяснил. Мне показалось, что ты меня поняла.
— Я тебя понимаю, Кирилл! Но все равно безумно скучаю.
— Очень много работы, Оленька! Понимаешь?
— Догадываюсь! Сегодня в городе только и разговоров что об арестах.
— Ты мне, может, все же разрешишь войти? — спросил улыбаясь Оболенцев.
Ольга засуетилась, быстро закрыла на ключ дверь и потащила его в комнату, где по дороге выключила свет.
— Пойдем, пойдем! — лихорадочно шептала она. Ольга подвела Кирилла к тахте и целуя и лаская стала сама раздевать его.
— Оля, я в состоянии это сделать сам! — попытался урезонить ее Оболенцев.
Но Ольгу было не остановить. Она сбросила с себя халатик и увлекла Кирилла в постель…
Потом они долго лежали, обнявшись. Он нежно перебирал ее светлые распущенные волосы, а она так же нежно целовала его.
И никакие слова им были не нужны.
Внезапно Ольга заговорщически зашептала:
— Кирилл, а что если нам сейчас… шампанского выпить?
Она выскользнула из его объятий и, натянув халат, побежала к холодильнику, стоявшему в кухоньке.
Кирилл тоже оделся и встал. Он подошел к фотографии на стене.
На ней были изображены молодая женщина, очень похожая на Ольгу, с двумя очаровательными ребятишками, двойняшками.
Ольга вернулась очень быстро, неся на подносе бутылку «брюта», два бокала на высоких ножках и две тарелочки с закуской, на одной были бутерброды с сыром, а на другой — с сырокопченой колбасой. Быстрота, с которой она возвратилась, говорила лишь о том, что все было приготовлено заранее.
Поднос она поставила на стол и сказала:
— Свет мы зажигать не будем, хорошо?
— Как скажешь! Кто это на фотографии у тебя на стене? — поинтересовался Оболенцев.
— Сестра моя, Лидия, с двойняшками своими…
— Живет неподалеку?
— Далеко. Аж в Угличе. За что пьем? — спросила она, лихо открыв бутылку и наливая в бокалы шампанское.
— Вообще-то дело мужчины открывать шампанское! Но первый тост все равно за тебя! За тебя, любимая!
— Прямо гусарский тост! — засмеялась она и с охотой выпила весь бокал. — О стены бокалы бить не будем! И не потому, что жалко, — осколки потом долго выметать, а я люблю бегать босиком по полу.
— Наиполезнейшее занятие, — поддержал Оболенцев, — очень здоровье укрепляет.
Ольга задумалась о чем-то очень важном, напряглась и нахмурилась.
— «О чем кручинишься, дивчина?» — спел шутливо Оболенцев, сразу заметив и смену настроения, и изменившееся выражение ее лица.
— Я хочу тебя предупредить об опасности, Кирилл! — тихо начала Ольга. — После твоего звонка я приняла одного пациента и стояла у окна, думая о тебе и о нашей сегодняшней встрече. Вдруг кто-то, бесшумно вошедший в кабинет, схватил меня за шею, да так крепко, что я чуть было сознание не потеряла. Этот кто-то сказал мне довольно жестко, чтобы мой жавер линял из города, иначе из дырок в его черепе гвоздички прорастут. Так и сказал!
Оболенцев спокойно разлил по бокалам шампанское.
— Гвоздички, значит, в черепе? — рассуждал он вслух. — И как он выглядел?
— Не видела я его! У меня перед глазами одни разноцветные круги мелькали, а он, передав для тебя послание, сорвал штору и намотал ее мне на голову, после чего швырнул меня на кушетку и удрал. Пока я освобождалась от шторы, пока приходила в себя, его и след простыл. Единственное, что могу тебе сказать, — его пальцы просто железные.
— И больше никаких примет?