Пролетая над гнездом кукушки
Шрифт:
— Не ори, Вождь…
Воздушная тревога!
— Успокойся. Я пойду первым. У меня черепушка слишком крепкая, чтобы они ее пробили. А если не смогут справиться со мной, то с тобой — и подавно.
Взбирается на стол без посторонней помощи и раскидывает руки по сторонам, чтобы подогнать себя точно по тени. Выключатель защелкивает зажимы на запястьях и лодыжках, прижимая его к тени. Чья-то рука снимает с него часы — выиграл у Скэнлона, — роняет рядом с приборной панелью, они открываются. Зубцы, колесики и длинная упругая спираль выскакивают и застревают с этой стороны панели.
Он выглядит так, будто ни капли не боится. И улыбается мне.
Ему накладывают графитовую мазь на виски.
— Что это? — спрашивает он.
— Проводник, — говорит техник.
— Помазали меня проводником. А терновый венец мне наденут?
Они стирают лишнее. Он поет, от этого у них руки начинают дрожать.
— Возьми, дружок, репейное масло…
Они надевают ему такие штуки вроде наушников — корона из серебряных шипов поверх графитовой мази у него на висках. Они пытаются заткнуть ему рот куском резиновой кишки, которую он должен закусить.
— …Смешай его с зубной пастой.
Поворачивают какие-то ручки, и машина задрожала, две механические руки подхватывают паяльники и опускают на него. Он подмигнул и заговорил со мной сквозь зубы, он что-то рассказывает, говорит сквозь резиновую трубку, пока паяльники не опускаются достаточно низко к серебру у него на висках — над ними аркой вспыхивает свет, он выгибается, словно дуга, держится только на запястьях и лодыжках, и в воздухе раздается звук через резиновую трубку, звук вроде «ху-у-х», и он полностью покрывается искрящимся инеем.
А за окном воробьи, дымясь, попадали с проволоки…
Они вывезли его на каталке все еще дергающегося, лицо побелело от холода. Коррозия. Кислота из аккумулятора. Техники повернулись ко мне.
Смотрят на следующего. Ну и лось. Я его знаю. Держи его!
Такие вещи уже не подчиняются воле.
Держи его! Больше никаких ребят без секонала.
Зажимы впиваются мне в руки и ноги.
Графитовая мазь полна железных вкраплений, она царапает мне виски.
Он что-то сказал, когда подмигнул. Сказал мне что-то.
Мужчины склоняются, подносят два железных штыря к кольцу у меня на голове.
Машина наваливается на меня.
ВОЗДУШНАЯ ТРЕВОГА…
Побежал вприпрыжку, спустился вниз по склону. Не можешь вернуться назад, не можешь идти вперед, смотришь прямо в дуло — и ты мертв, мертв, мертв.
Мы сходим с буйволиной тропы в камышах, которая бежит рядом с железной дорогой. Прикладываю ухо к рельсу, он обжигает мне щеку.
— Ничего, — говорю я, — ни в эту, ни в ту сторону на сто миль…
— Торопись, — отвечает папа.
— Разве мы не так слушаем буйволов — втыкаешь нож в землю, зажимая ручку в зубах, стадо слышно далеко.
— Торопись, — снова говорит папа и смеется.
По ту сторону рельсов скирда пшеницы стоит с прошлой зимы. А под ней мыши, говорит собака.
— Мы пойдем вверх по рельсам или вниз?
— Пойдем через рельсы, так говорит собака.
— Эта собака не может идти по следу.
— Она сможет. Тут всюду птицы, вот что говорит старая собака.
— Лучшая охота — рядом с железной дорогой, вот что говорят старики.
— Лучше идти через рельсы, к скирде пшеницы, так говорит собака.
Идем через дорогу. Вижу — люди везде, вдоль рельсов, стреляют по фазанам. Похоже, наша собака забежала слишком далеко вперед и подняла всех птиц.
Она поймала трех мышей.
…Человек, Человек, ЧЕЛОВЕК, ЧЕЛОВЕК… широкоплечий и здоровый, глаз подмигивает, как звездочка.
О господи! Снова муравьи, на этот раз они меня здорово достали, кусачие, сволочи. Помнишь, когда мы нашли этих муравьев, которые на вкус были как укропные зернышки? А? Ты сказал, что это не укроп, а я сказал, что они, и твоя мама сильно ругалась, когда об этом услышала: «Учит ребенка есть жуков!»
Хороший индейский мальчик должен знать, как выжить, съедая все, что может съесть и что не съест его самого раньше.
Мы — не индейцы. Мы — цивилизованные, ты это помни.
Ты говорил мне, папа, когда умру, пришпиль меня к небу.
Мамина фамилия была Бромден. Она и сейчас Бромден. Папа сказал, он родился с одним только именем, выпал и шлепнулся в него, словно теленок на расстеленное одеяло, когда корова не хочет ложиться. Ти А Миллатуна, Самая Высокая Сосна На Горе, и, ей-богу, я был самым большим индейцем в штате Орегон, а может быть, и во всей Калифорнии и Айдахо в придачу. Таким уродился.
И, ей-богу, ты самый большой глупец, если думаешь, что добрая христианка возьмет себе такое имя — Ти А Миллатуна. Ты родился с именем, ну что ж, я тоже родилась с именем. Бромден. Мэри Луиза Бромден.
И когда мы переедем в город, говорит папа, с этим именем нам будет намного легче получить карточку соцобеспечения.
Парень с отбойным молотком кого-то догоняет, уже догнал, молоток не выпускает. Я снова вижу вспышки света, мешанину цветов.
Тинг. Тингл, тингл, в ноги — дрожь. На кого ты стал похож. Гром гремит, земля трясется, поп на курице несется… тили-тили, тили-бом, бежит курица с ведром… один на запад, другой на восток, а третий — над кукушкиным гнездом…
…Ай люли-люли-люли, прилетели журавли… прилетели, подхватили, тебяс собою унесли.
Моя старая бабушка твердит это нараспев, игра, в которую мы можем играть часами, сидя рядом с сушилками для рыбы, отгоняя мух. Игра называется тингл-тингл-тэнглту. Я вытянул обе руки, она по очереди зажимает мои пальцы, по одному пальцу на каждый слог.
Тингл, ти-нгл, тэ-нгл ту (семь пальцев), гром гремит, земля трясется, поп на курице несется (шестнадцать пальцев, и на каждый слог ее темная, похожая на клешню рука загибает мне палец, и уже все мои ногти смотрят на нее, словно маленькие лица, и просят, чтобы журавли подхватили и унесли тебя).