Пролог (часть 1)
Шрифт:
Мэр города Московские Мельницы мистер Ллойд Хеппард жил неподалеку от кладбища и в момент нашего знакомства подкрашивал возле своего дома видавший виды пикапчик.
Это был сухощавый человек лет пятидесяти в униформе местного фермера — клетчатая рубашка и линялый голубой комбинезон. Глаза у него были тоже голубые, лицо — бурое.
Он не очень удивился нашему приезду. Оставил кисть в банке с краской и, покряхтывая, поднялся, прижав тыльную сторону ладони к пояснице.
— Мы сами москвичи, — объяснил я. — Как же
Мэр заулыбался — идея ему понравилась, как видно.
Услышав разговор, на террасу вышла женщина, такая же худощавая, как мэр, и одного с ним возраста. Она была одета в ситцевую кофту, ультракороткие шорты и синие подростковые кеды. Она посмотрела на нас из-под руки, пронзительно, как полководец на запылённой картине в магазине «антик».
— Ну что ж, — сказал хозяин, разводя руками. — Пожалуйста, заходите. — И крикнул жене: — Это москвичи. Из Москвы. Из России.
Домик мэра не отличался от других. Аккуратный и чистенький. На стенах пушкарские фотографии в рамках. На столе в вазе гора пластиковых фруктов. Над диваном висел коврик с изображением покойного Джона Кеннеди и Жаклин, удивительно похожий по манере исполнения на известные нам рыночные коврики с лебедями и замками.
— Так что же вас интересует у нас? — спросила жена мэра, когда мы уселись, и сразу стало понятно, кто мэр в этом городе и кто будет вести разговор. Муж, сидевший рядом с ней под ковриком с четой Кеннеди, кивнул головой, подтверждая, что он присоединяется к вопросу жены.
От миссис Хеппард мы узнали, что мэра в этом городке вообще-то выбирают на два года, но мистеру Хеппарду ещё за год до выборов пришлось сменить какого-то Чайлда, который, чёрт бы его побрал, оказался лентяем и ничего не делал.
Никто в городе не имеет понятия, почему и когда ему дали название Московские Мельницы. Насчет мельниц, конечно, просто. Когда-то здесь, как видно, стояли на речке водяные мельницы. Теперь их, правда, нет. А вот насчет Москвы — неясно.
Городок живёт неплохо. Миссис Хеппард сказала даже, что это самый лучший маленький городок в Соединённых Штатах.
— Мы здесь никогда не ссоримся, — сказала она. — И если кто-нибудь умирает — всегда помогаем хоронить…
Вообще, миссис Хеппард, как сразу можно было заметить, настойчиво гнула в разговоре довольно определенную линию.
— Живём мы здесь хорошо. Лучше с каждым днём, — говорила она. — У всех — телевизоры. У некоторых — цветные. По две машины. У нас, правда, одна машина. Но только потому, что я не умею, водить. А то обязательно купили бы вторую…
Муж при этом покачивал утвердительно головой и очень симпатично улыбался.
Почему же такая разница между жизнью здесь и на том берегу Миссисипи, в Иллинойсе? Пожатие плеч. Оказывается, никто из четы Хеппардов никогда не бывал в Гамбурге и Брюсселе, на том берегу Миссисипи. Более того — никто из них даже не слышал
И никто из Московских Мельниц там тоже не бывал. Своих дел много. Потому что никто не занимается только фермерством. На фермерстве не проживешь. Люди здесь работают на упаковочной фабрике в Трое. И конечно — это главное — на авиационном заводе в Сан-Луисе. В шумном Сан-Луисе, где, как известно, нарядных много дам, чьи крашеные губы, как тоже давно известно, кто-то целует там…
Нет, сам Хеппард не ездит в Сан-Луис. Хеппард работает на железной дороге. Фермерствовать бросил давным-давно. Ну, а мадам работает на упаковочной фабрике в Трое…
— Мы живём здесь хорошо, очень хорошо — повторяет хозяйка. — Здесь живут хорошие американцы. Настоящие патриоты.
Разговор был прерван каким-то шумом в соседней комнате. Кажется, упало и разбилось что-то стеклянное.
— Джерри, — сказала хозяйка тихо. И повторила вопросительно: — Джерри?
— Да, мама, — отозвался мужской голос из соседней комнаты.
— Открылась дверь, и в комнату въехал на больничном кресле парень лет двадцати, перебирая руками ободья велосипедных колёс. Увидев нас, он резко остановился.
— Простите, — сказал он, — я думал… Я не знал… Я не видел машины.
— Ничего, ничего, — торопливо перебила хозяйка. — Знакомьтесь, это наш старший сын Джерри.
Джерри протянул руку. Рукопожатие оказалось странным — на его руке не хватало двух или трёх пальцев. Обе ноги были в гипсе, живот и грудь тоже покрывал бандаж из полотняных бинтов, а худое, нервное лицо под чёрными кудрявыми волосами от левого уха к шее носило след сильного ожога.
— Я там разбил чашку, — сказал Джерри матери.
— Жёлтую? — спросила мать.
— Да.
— Я ведь просила не трогать жёлтую.
— Ну, ничего, — примирительно сказал отец. — Ты видел Бетси?
— Она ждёт в машине, — ответил сын.
— Куда вы собрались? — спросила мать уже из другой комнаты. Она, как видно, собирала осколки.
— В Трою.
— Надолго?
— Нет, ей нужно в магазин.
— Езжай.
Джерри попрощался с нами, развернул кресло и выехал из комнаты.
Возникла неловкая пауза, которую нарушила хозяйка. Она развела руками и просто сказала:
— Вьетнам.
— Да, Вьетнам, — подтвердил отец со вздохом.
— Врачи говорят, что нога всё-таки будет двигаться. Не полностью, конечно, но будет… Глаз ему сделали хорошо. Совсем не заметно, что нейлоновый, правда? Он лежал в Сан-Луисе. Четыре месяца. Очень хороший госпиталь.
Все это она говорила, одновременно пытаясь склеить разбитую желтую чашку клеем, который выдавливала из тюбика.
— Он и был-то во Вьетнаме всего десять дней. Попал на мину…
— Да, на мину, — как эхо, отозвался мэр.