Пропало лето. Спасите утопающего.
Шрифт:
Андрей и сам плохо понимал, что, собственно, с ним происходит. Но по какой-то странной причине именно то, что он поклялся никогда никому не открывать правду о «спасении» Гульки, почему-то мучило его больше всего. Может показаться нелепым, что Андрея беспокоило именно это обстоятельство. Ведь для того, чтобы скрыть все следы, и была уничтожена плёнка. Так что же, собственно, хотел Андрей? Он не знал. И это мучило его.
Покинув «Ихтиандр», он хмуро зашагал к берегу, перебирая в памяти все подробности своего возвышения или, вернее сказать, падения. Сейчас он и сам не мог себе объяснить, как могло случиться, что он затеял эту, как принято говорить, инсценировку.
За его спиной раздалось торопливое шлёпанье сандалий — кто-то догнал его. По учащённому дыханию догонявшего Андрей узнал Гульку. Андрей даже не взглянул на него. Так и шли они, не глядя друг на друга.
— Это ты, ты во всём виноват! — неожиданно с раздражением сказал Андрей.
— Почему я? — растерялся Гуля и вдруг заплакал.
— Потому что ты согласился! Кто тебя просил соглашаться?!
— Ты просил, — всхлипнул Гуля.
— А ты бы не соглашался! — в сердцах крикнул Андрей. — Да не ной ты! Сам я во всём виноват! Я, я, я один! И тебя втянул. Теперь мы на всю жизнь подлецы.
Андрей остановился, посмотрел в полные отчаяния глаза Гульки и зашептал:
— Понимаешь, мы с тобой теперь на всю жизнь негодяи.
— Да, да, — зашептал Гулька. — На всю жизнь.
«Да, да, негодяи на всю жизнь», — повторял про себя Андрей.
Это было непереносимо. Жить с чувством постыдной вины, да ещё в избытке получать незаслуженные почести вдруг стало нестерпимо стыдно. А выход оставался только один. Признаться. Признаться Шурке, Макару, всем, даже Яшке. Конечно, Яшка обрадуется, пожалуй, будет злорадствовать. Пусть. Пусть скажут о нём всё, что они думают, пусть презирают его — всё равно это легче, чем скрывать, прятать от всех свою гнусную тайну. Андрей вспомнил дружественные, сочувственные глаза слушателей, восторженные лица знакомых и незнакомых людей, искренне поверивших в его героизм, вспомнил расплывшееся в доброй улыбке лицо повара из «Ихтиандра», самодовольную болтовню Подушкина, ласковый бас Квадрачека, сувениры, подарки, аплодисменты и, наконец, свой голос, произносящий по радио какие-то чужие слова.
Но что будет, если они признаются? Щёки его сразу покрылись краской, как только он представил себе лица своих друзей, слушающих его признание.
Андрей остановился, чтобы перевести дух, будто и в самом деле он только что сказал ребятам всю правду. И вдруг увидел знакомый плакат. Томная девица с развевающимися волосами по-прежнему тонула в голубой воде, а белобрысый атлет в красных плавках тащил её за волосы из воды.
Гулька тоже остановился и смотрел попеременно то на плакат, то на Андрея. Он догадывался, какие невесёлые мысли вызывает у его друга лубочное изображение на щите и грозное требование: «Спасите утопающего!»
И чтобы отвлечь Андрея от тяжёлых мыслей, сказал:
— Плохо нарисовано. Непохоже.
Но Андрей не слышал его. Андрей решился.
Признание произошло на дикой пристани. Из сочувствия к Андрею и Гульке не будем рассказывать подробности этой тяжёлой и неприятной сцены. Скажем только, что рассказ Андрея был сбивчив, он всё время замолкал, ожидая, что кто-нибудь придёт ему на помощь и скажет, — ну, к примеру, что-нибудь вроде того, что всё понятно, дальше можно не рассказывать. Но ребята молчали и терпеливо ждали, когда он кончит. Они не перебивали его, не возмущались, а только слушали, немного удивлённо, слегка недоверчиво, слушали, разглядывая Андрея, будто видели его в первый раз. Когда Андрей всё рассказал и Гулька тяжело вздохнул, как бы поставив точку, все продолжали ещё некоторое время молчать. Может быть, им было стыдно перед Яшкой, что они ему не поверили. Нет, о Яшке они и не думали, хотя первое слово произнёс всё-таки именно Яшка.
— Ну, что вы теперь скажете?! — не без злорадства спросил он. — Что ты скажешь, Макар?!
Макар поднял обломок кирпича, бросил его в воду и, не глядя на Андрея, ушёл с пристани.
— А ты. Давай… Ну, говори! — насмешливо предложил Яшка.
— «Давай, Давай»! — проворчал Давай. — Чего давай?! — и тоже, не взглянув на Андрея и Гульку, пошёл за Макаром.
— Эх вы, герои!.. — процедил Яшка, сплюнул и обернулся к Шурке: — Ну что, Шурочка?! «Верю, верю…»
И он тоже ушёл.
Транзистор залаял ему вслед, а Шурка, укоризненно взглянув на Андрея, со слезами на глазах убежала прочь.
Андрей и Гулька остались одни. Тихо покачивались лодки у берега, шлёпая носами по воде. Откуда-то издалека слышались голоса спасателей, что-то кричавших через звукоусилитель купающимся.
Признались… А легче не стало. Наоборот, вышло ещё хуже — они лишились лучших своих друзей.
Это Андрей понимал. А вот что делать теперь, он не знал.
На этот раз решение подсказал Гулька.
— Пусть Подушкин… — произнёс он.
— Что — Подушкин? — спросил Андрей.
— Пусть Подушкин… — повторил Гулька и замолчал. Он не решался высказать свою мысль.
— Ну?.. — нетерпеливо прикрикнул Андрей.
— …напечатает опровержение, — чуть слышно досказал Гуля.
Андрей задумался. Ему представилось опровержение, напечатанное почему-то в траурной рамочке, как печатают сообщения о покойниках. И слова — «введённые в заблуждение»… «постыдный обман»… «недостойные звания»… И весь город-Весь город будет говорить о нём, люди будут показывать на него пальцами, будут презирать недостойных обманщиков… Андрей зажмурился.
Гулька со страхом смотрел на Андрея и жалел, что сказал про опровержение, хотя не представлял и малой доли тех бед, которые обрушатся на них, если такое опровержение будет напечатано.
— Пошли к Подушкину, — решился наконец Андрей и встал. — Пошли!.. Всё равно…
Подушкин только что искупался. Он встретил ребят приветливо, попрыгал на одной ноге, чтобы вытряхнуть воду из уха, и начало рассказа о подлинных обстоятельствах «спасения» Гульки выслушал недостаточно внимательно. Но постепенно до него доходил смысл того, что сбивчиво рассказывал Андрей, и он от изумления даже приоткрыл рот. Растерянно, слегка испуганно смотрел он снизу вверх на Андрея. Вот она, правда! Страшная правда! Страшная для него, Подушкина. Ведь если выяснится, что никакого спасения не было, что всё было подстроено, он погиб. Ни единой своей заметки никогда он в газете уже не увидит.
— Врёшь… — шёпотом произнёс он, вытаращив глаза на Андрея. — Разыгрываешь? Да? Разыгрываешь?
Андрей покачал головой и отвернулся. Подушкин перевёл взгляд на Гульку, который глядел на него с затаённой надеждой, с верой, что именно он, Подушкин, поможет им найти душевное равновесие.
Но Подушкин сам вдруг потерял это самое равновесие, лицо его сморщилось, казалось, он вот-вот заплачет. Медленно, чуть пошатываясь, он вошёл в кабину для переодевания.
Теперь Андрей и Гуля видели только его ноги. И вдруг из кабины донёсся плачущий голос Подушкина: