Пропавшая экспедиция
Шрифт:
Дядя Жерар вытряс из мятой пачки "Chesterfield" очередную сигарету, закурил.
– Дай время, принцесса, сейчас объясню. Только не гоните лошадей, Ваше Высочество, ладно? Ты спрашивала о телепатии. Обычно под этим понятием принято подразумевать гипотетическую способность читать мысли в чужой голове, как будто она - раскрытая книга. Верно?
Я кивнула в знак согласия.
– А ты никогда не задумывалась, что, если взглянуть на это полтергейстное явление под несколько непривычным углом зрения, оно может означать не столько банальное чтение чужих мыслей, как в какой-нибудь фантастической повести середины шестидесятых, а твою конкретную способность закладывать
– Как это, моделируешь чужой мыслительный процесс?
– я наморщила лоб.
– Что значит, закладывать свои мысли в условно чужую голову?
– А так, - дядя Жерар выпустил изо рта аккуратное сизое кольцо табачного дыма, и оно, подхваченное восходящим потоком теплого воздуха, устремилось в звездное небо.
– Я не понимаю. Ты имеешь в виду что-то вроде НЛП?
Жорик покачал головой.
– Представь себе абстрактного писателя, принцесса. Головы его героев, будь то рыцари, отправившиеся в Святую землю воевать с сарацинами или какие-нибудь отвязанные рэкетиры со страниц криминального детективчика, вполне резонно считать чужими относительно головы автора текста. Ведь читатели воспринимают их, как абсолютно реалистичных персонажей, сопереживают им или ненавидят их, в том случае, разумеется, если писатель обладает достаточным мастерством, чтобы создать такую иллюзию. Более того, на страницах романа литературные герои ведут более чем насыщенную жизнь, они дерутся на дуэлях, угоняют тачки, отмывают грязные бабки через офшоры и любят писаных красавиц, одним словом, ведут себя, как им заблагорассудится. Их жизнь почти наверняка гораздо ярче жизни самого писателя, наживающего геморрой, долгими часами стуча по клавиатуре за нищенские гонорары, которые, к тому же, не платя. Однако, на самом деле, этих персонажей нет, и абсолютно все, чем бы они только не занимались и что бы не говорили, порождение многообразных химических процессов, протекающих в одной единственной голове. В голове автора, чья фамилия указана на обложке книги. Как правило, она-то как раз интересует читателей меньше всего...
– Но ты же говоришь о вымышленных персонажах, - напомнила я.
– Невелика разница, - усмехнулся дядя Жерар.
– Как это?!
– Согласно философской концепции так называемого модального реализма, нет никакой разницы между существующими и воображаемыми вселенными, поскольку возможность и действительность - абсолютно равнозначные свойства объектов, зависящие исключительно от того, в какой из вселенных находится наблюдатель, задавшийся этим вопросом.
Я помассировала виски.
– То есть, ты пытаешься мне доказать, будто существуешь лишь в моем воображении?
– спросила я.
– И ничего такого не говоришь, про свой модальный реализм или как там его еще, а это мое подсознание заставляет тебя произносить эти слова. Именно подсознание, поскольку, признаться, я впервые эти термины слышу...
– Именно, - подтвердил Жорик.
– Все, что ты видишь, слышишь, чувствуешь и помнишь - и есть твоя Вселенная, Рита. Кстати, вопросы, роящиеся у тебя в головке - тоже ее часть, и чем их больше, тем она - богаче...
– То есть, если я, к примеру, решу, что тебе самое время утопиться в реке, ты пойдешь и утопишься?!
– осведомилась я с нервным смешком.
– Ты властвуешь надо мной, принцесса, но не более, чем автор романа над своими героями. У каждого повествования есть сюжет, и автор ему - не хозяин. Порой сюжет строптив и упрям, он не поддается капризам
– Уготована - кем?!
Дядя Жерар передернул могучими плечами.
– Но постой-ка!
– воскликнула я, немного смущенная неожиданным прозрением.
– Если я - чуть ли не Демиург собственного мира, и распоряжаюсь им единолично и как мне заблагорассудится, то ты, причем, с той же вероятностью, являешься создателем своего! Правильно? И, пока я закладываю свои мысли в твою воображаемую голову, ты точно так же суешь их в мою. В итоге, мы - как два соавтора, работающие над одной рукописью...
– Только каждый делает это из своей вселенной, - подхватил дядя Жерар.
– Они пересеклись во временно-пространственном континууме, поскольку нас объединила общая цель: мы идем к Колыбели Всего...
– Значит, и вселенная полковника Офсета где-то рядом?
– А разве ты не чувствуешь этого? Ведь это он привел нас сюда.
– Но он же умер много лет назад?!
– Неужели он представляется тебе мертвым?
Мне стало не по себе. Чуть-чуть. Самую малость.
– Все это трудно себе вообразить, - отметила я тихо.
– Ну, так недаром еще пророк Экклезиаст сказал, что человек не может понять дел Бога, творящихся под Солнцем, сколько бы ни трудился в исследовании...
– А кто есть Бог?
– спросила я.
– Например, Колыбель Всего, которую нашел Офсет...
– Я не понимаю...
– Не одна ты, - успокоил меня Жорик.
– Попробуй представить наши с тобой вселенные как новогодние гирлянды, мерцающие огоньками из единого центра. Вот он - и есть Колыбель Всего. Некое место, дарующее вечный свет. Или животворящую энергию, что одно и то же. Электрическая розетка, упрощенно говоря, куда вставлены миллиарды или даже квадрильоны штепселей, сообщающиеся с крошечными вольфрамовыми нитями, мерцающими с разной частотой...
Я попыталась осмыслить сказанное им и потерпела неудачу. А как только осознала это, попробовала взять быка за рога.
– То есть, - сказала я, - в итоге папа - вернет маму?
– Я не знаю, принцесса, - вздохнул дядя Жерар.
– Отмотает свою жизнь, как пленку видеокассеты в нашем старом видике Sony и сделается профессиональным археологом, как всю жизнь мечтал?
– Я, правда, не знаю, Рита. Но, как ни парадоксально это прозвучит, такого рода пертурбации не исключены. Вероятно, его вселенная претерпит изменения, и ваши с ним гирлянды зажгутся по-новому...
– А твоя?
Жорик снова пожал плечами.
– Надеюсь, я тоже буду рядом, Рита...
– Папа станет археологом, а мамочка не умрет, - взвешивая каждое слово, повторила я. Это действительно было все, что требовалось отцу. Чтобы мама была рядом с ним, а он отдался своему призванию, копаясь в пыли столетий в поисках крупиц, оставшихся от пращуров. Чтобы они заговорили с ним. Чтобы рассказали, как все было. Нереализованное призвание и свербящая боль утраты переплелись в Мишеле в клубок, это я отчетливо понимала. Он пытался замещать одно другим, лечил себя этим, сколько я помнила его, то есть, почти четверть века. Мама и археология, слившись, составляли папочкину суть. Кстати, случись как-то иначе, и они бы ни за что не познакомились с дядей Жорой. И тогда, чего уж тут юлить, мы бы сейчас не сидели у костра в экваториальном лесу, прислушиваясь к шепоту дремлющей в двух шагах Амазонки...