Пропавшая сестра

Джонсон Дороти

Ведь все сестры были шустры и в движениях, и на язык. Эта же еле двигалась, будто несла на горбу все свои печали, а когда произнесла что-то в ответ на обращение переводчика, никто не понял ни слова.

Однако тетя Маргарет игнорировала все эти особенности. Гостей она принимала в парадной комнате. Вместе с переводчиком, когда поняла, что его общества избежать не удастся. Она было хотела заставить майора отослать столь сомнительную личность, но ей все же не терпелось поговорить с возвращенной сестрой. Майор Хэрис сказал:

— Вы не сможете

беседовать без переводчика. — И тут же поспешил добавить: — Дело тут не в предписаниях. Просто ваша сестра забыла английский язык.

Хмуро глянув на переводчика-метиса, тетя Маргарет все же разрешила тому ступить на порог своего дома и ласково пригласила Бесси:

— Заходи, милая, присаживайся.

Переводчик что-то пробормотал, и моя индейская тетушка осторожно присела на вышитое сиденье стула. Почти всю жизнь она провела среди людей, удобно сидящих на прочной земле.

Визит не затянулся. Бесси проинструктировали заранее. Но майору Хэрису необходимо было сделать предупреждение всей семье.

— Строго говоря, ваша сестра все еще является пленной.

Маргарет вздрогнула от испуга, но майор продолжал:

— Она будет находиться под вашим наблюдением. Ей можно гулять в огороженном дворе вашего дома, но покидать его без официального разрешения она не имеет права. Вероятно, миссис Рейли, вам нелегко будет это перенести. Однако вашей сестре все объяснили, и она выразила согласие подчиниться этим ограничениям. Поэтому удержать ее в стенах дома, думаю, будет несложно.

Тут майор Хэрис замешкался, но все же решил, что как солдату ему не пристало скрывать свои мысли, и добавил:

— На вашем месте я бы ее в дом не брал.

Конечно, это был вызов, и обычно тетя Маргарет не преминула бы его принять. Но тут она предпочла смолчать. Бесси все же оказалась совсем не такой, как она ожидала, и игнорировать этот факт было трудно.

Конечно, Бесси знала, что воссоединилась со своей белой семьей, но казалось, это ее мало волновало. Она была бесконечно грустна, совершенно погружена в свои мысли. Спросила только:

— Мэри?

Тетя Маргарет едва не заплакала от радости и принялась объяснять:

— Сестра Мэри живет далеко отсюда, она сейчас нездорова, но как только соберется с силами, сразу же приедет. Дорогая наша сестра Мэри!

Переводчик перевел, и больше Бесси ничего не говорила. Имя старшей сестры, сохраненное ею в памяти, было единственным понятным словом, произнесенным ее устами в нашем доме.

Когда тетушки, не переставая что-то говорить, повели Бесси в ее комнату, одна из них спросила:

— А где же ее вещи?

Никаких вещей, никакого багажа. Кроме одежды, что на ней, у тети Бесси вообще ничего больше не было. Пока сестры суетились, бегали туда-сюда то за расческой, то за другой ерундой, она стояла посреди комнаты ссутулившись, неподвижно, как статуя, молчаливо и настороже. Вот ее тюрьма. Ну что ж, она перенесет и это.

— Может, завтра поведем ее в магазин и посмотрим, что она выберет? — предложила тетя Ханна.

— Ни к

чему спешить, — задумчиво проговорила тетя Маргарет. До нее начинало доходить, что эта новая сестра еще задаст ей хлопот. Но мне кажется, тетя Маргарет так никогда и не переставала надеяться, что в один прекрасный день Бесси вдруг перестанет быть чужой, прекратит свое упрямое запирательство и поведет за чашкой чая в гостиной долгий разговор о своей жизни среди индейцев.

Наконец моя индейская тетушка приучилась сидеть у себя в комнате на стуле. Она редко покидала стены своей комнаты, к вящему облегчению сестер. Тетя Бесси часами стояла перед окном, поднятым едва на фут. несмотря на все попытки дяди Чарли сдвинуть раму выше. И неизменно была обута в мокасины. Она не могла влезть ни в одни купленные туфли, но, похоже, дорожила ими.

Конечно, тетушки так и не решились вывести ее в магазин. Они сшили ей пару платьев, и, когда объяснили ей жестами, осыпав при том целым ливнем слов, что нужно переодеться, тетя Бесси повиновалась.

Почти все время она простаивала у окна, что смотрело на далекие синие горы за равниной. Установив это, я повадился играть во дворе, откуда мог беспрепятственно разглядывать тетю Бесси. Она никогда мне не улыбалась этак по-родственному, но порой задумчиво, как бы оценивающе, посматривала на меня. Выполняя разные акробатические трюки, вроде хождения на руках, я мог привлечь ее внимание. И мне оно почему-то было дорого.

Выражение ее лица менялось нечасто. Но дважды я видел на нем явное неодобрение. Первый раз, когда одна из тетушек привычно шлепнула меня. Шлепок я вполне заслужил, но индейцы детей вовсе не бьют. Думаю, тетю Бесси потрясло открытие, что белые так учат своих детей. А другой раз неодобрение заслужил уже я сам, когда капризным ребяческим тоном отвечал на чье-то замечание.

Сестры тети Бесси и моя мама по очереди проводили каждый день по полчаса с нею во исполнение своего христианского долга. За общим столом Бесси никогда не обедала.

Когда подошла мамина очередь, она попыталась было отказаться: «Боюсь, расплачусь», — говорила она. Но тетя Маргарет все же настояла.

Я прятался в зале за спиной у матери. Бесси что-то сказала, потом настойчиво повторила, пока мама не догадалась, чего та хочет. Она подозвала меня, а когда я подошел и встал рядом, обняла за талию. Тетя Бесси согласно кивнула. Ее поняли верно.

После мама сказала мне:

— Ты ей нравишься. И мне тоже.

И поцеловала меня.

— А она мне нет. Чудная, — недовольно пробурчал я.

Мама объяснила:

— Просто грустная пожилая женщина. И знаешь, у нее тоже был прежде маленький мальчик.

— А что с ним сталось?

— Он вырос и стал воином. Думаю, она гордилась сыном. А теперь военные держат его где-то под стражей. Он наполовину индеец. И был опасным человеком.

Он, действительно, был опасным, и к тому же гордым человеком — настоящим вождем, орлом, которому военным удалось-таки, наконец, подрезать крылья.