Пропавшие среди живых
Шрифт:
Хилков пожал плечами. Ему все время хотелось узнать, кто же этот бородатый Федор Борисович — гуляющий моряк с торгового судна или так, пенсионер с достатком. Сменщик Хилкова, работавший раньше таксистом в Мурманске, рассказывал немало о чудачествах некоторых пришедших из плавания моряков.
За обедом Хилков поскучнел. На столе закуска ласкает глаз, и какая! Сосед принимает одну рюмку за другой, а тебе нельзя. За рулем. Не привык он так сидеть в ресторане. Думал, по-быстрому перекусят и снова куда-нибудь ехать. А Федор Борисович и не собирался уходить из ресторана до вечера. Все шуточки, прибауточки. А сам нет-нет да и уставится на Хилкова, словно прицеливается. Потом расспрашивать стал. Давно ли на машине, какой класс, сколько зарабатывает, чаевых сколько.
— Уж не собираетесь ли к нам в парк устраиваться? — спросил Хилков. — Шоферня нам всегда нужна.
— Ну нет, — захохотал бородач. — Меня и не возьмут. Инвалид войны. Контуженый.
«На таких контуженых кирпичи только возить, — подумал со злостью Хилков. — Пьет и не пьянеет».
— Да и платят у вас — не разбежишься… На два раза поужинать. Вот Георгий тебе предлагает — найди машину, за час платит столько, сколько в вашем парке за три года не заработаешь. Шесть тысяч! Я уже и сам думал, не подработать ли? Да еще успею. Пока деньжата есть…
Хилков исподтишка, незаметно тоже присматривался к Федору Борисовичу… Борода у него лопатой, редкая, некрасивая. Рыже-седая. Да и в редковатой шевелюре на голове было много седых волос. А глаза молодые, пронзительные. И никак не мог Хилков понять, шутит он или нет, говоря о машине. Шесть тысяч. Шестьдесят по-старому! И никаких налогов… Чистенькие шесть тысчонок! И на час работы. Да, наверное, вранье все. За час кто же такие деньги получает!
Весь обед Хилков хмурился, ел с неохотой. Будто каждый день у него на столе икра зернистая и севрюжка горячего копчения. Федор Борисович, казалось, не обращал на его хмурый вид никакого внимания. Ел и пил с удовольствием, рассказывал Хилков у про каких-то девчат. Хилков и слушал-то плохо. И на предложение бородача познакомить его с одной из них сказал только:
— И своих хватает.
Но когда после обеда они подъехали к Казанскому собору и в машину села высокая чернявая дивчина, знакомая бородача, Хилков только крякнул. Хороша была деваха. Федор Борисович пересел к ней на заднее сиденье и бросил коротко:
— К гостинице «Ленинград».
Будто и не знаком с Хилковым он, будто и не обедали они два часа вдвоем на Московском вокзале.
У гостиницы бородач помог девице выйти, протянул Хилкову полсотенную бумажку, сказал игриво:
— Чао!
Хилков сидел несколько минут в машине, огорошенный, сжимая в кулаке деньги. «Что же бородатый, так и ушел? И ничего не сказал, когда в следующий раз понадобится машина?» В первый момент у Хилкова было даже желание догнать его и спросить об этом. Так ведь все хорошо началось — и подарок сделал, и пообедали вместе. Даже с девчонками хотел познакомить! Значит, не думал сегодня точку ставить… И нате! Может, не понравилось что?
Вечером у себя дома Хилков долго не мог уснуть. И все думал с огорчением, что недолго пришлось ему поездить с бородатым.
И в последующие дни Хилков частенько вспоминал бородатого. Едет по городу, и вдруг мелькнет знакомое лицо. Притормозит. Нет, не он, хоть и бородатый. И шесть тысяч вспоминал. Особенно когда в утреннюю смену идти. На улице темно, холодно! Ни вставать, ни вылезать из дому неохота. «Были бы деньги, — думал в такие минуты Хилков, — плюнул бы на все. И работу другую себе нашел бы. Шубу купил бы такую, как у бородатого. В ней в любой мороз на улицу выходить не страшно».
Но бородатый все-таки позвонил. Тогда, когда Хилков потерял уже всякую надежду. Ровно через месяц.
Хилков не мог скрыть своей радости:
— Федор Борисович! Что-то давненько не звонили! Поработать? Всегда готов! Как пионер. Да я поменяюсь…
Хилков на следующий день поменялся со сменщиком и вышел с восьми вечера. В двенадцать подъехал к гостинице «Ленинград», поставил машину в переулочке и поднялся на шестой этаж. На этот раз бородатый пригласил его в номер. Номер был двухкомнатный. Во второй комнате за низеньким полированным столиком шла игра в карты. На узком пристенном комоде и даже на полу стояли бутылки с водкой, шампанское, тарелки с колбасой и сыром. Хотя окно было приоткрыто, в комнате чадно от дыма.
Играли четверо. Трое довольно пожилых и один молодой парень с красивыми пшеничными усами. Все были без пиджаков, в белых расстегнутых рубашках. На Хилкова никто не обратил внимания. Играли сосредоточенно, лишь изредка перекидываясь отрывистыми возгласами. Денег на банке было много. Хилков успел заметить, что бумажки все крупные. Десятки, четвертные.
Федор Борисович усадил Хилкова в мягкое крутящееся кресло с высокой спинкой, поставил на колени тарелку с бутербродами, открыл бутылку боржоми: «Заправляйся», — а себе налил фужер водки.
Выигрывал все время крупный, осанистый мужчина. Хилков заметил, что лицо у него покрылось мелкими бисеринками пота. Но мужчина не обращал на это внимания — сосредоточенно метал, так же сосредоточенно, с бесстрастным выражением лица подгребал толстой рукой к себе деньги. Присмотревшись, Хилков узнал в нем того мужчину, которого они завозили в новогоднее утро на Варшавский вокзал.
Вскоре молодой парень ушел, кисло кивнув на прощание. Сел играть Федор Борисович.
Хилков чувствовал себя неуютно. От табачного дыма резало глаза. Ему хотелось спать, а приходилось сидеть без дела. «Если надо будет ехать, то сказал бы, к какому часу, я бы подъехал, — думал он. — А то сижу здесь без дела. Мог бы и поработать пока…» Но спросить боялся — может быть, эти мужчины и не знают, что он шофер?
— Евгений Степанович, — вдруг сказал бородач. — Ты не хочешь метнуть? Новичкам-то обычно везет. Давай присаживайся! Мы по червонцу ставим.
«А, была не была», — решился Хилков. Деньги у него были. И такой вдруг азарт им овладел! Вот жаль, что выпить нельзя.
Ему и вправду повезло. За какие-то полчаса он выиграл четыреста рублей и готов был играть еще, но Федор Борисович встал и сказал:
— Нам пора, Евгений Степанович. Я думаю, партнеры отпустят нас с выигрышем…
— Ну с таким-то выигрышем отпустим… — засмеялся толстяк. И повторил: — С таким-то отпустим…