Пропавший без вести (Америка)
Шрифт:
— Подождите меня здесь, прямо у двери.
— А я уже собиралась спать, — сказала Клара, ставя лампу на стол. Как и недавно в столовой, слуга и здесь неслышно прикрыл за Карлом дверь. — Ведь уже половина двенадцатого.
— Половина двенадцатого? — переспросил Карл, словно бы испуганно прислушиваясь к самому звучанию чисел. — Но тогда я вынужден сразу же попрощаться, — спохватился он. — Ровно в двенадцать мне нужно быть внизу, в столовой.
— Какие такие у вас неотложные дела, — то ли спросила, то ли заметила Клара, небрежно обирая складки свободного, ниспадающего пеньюара; все лицо ее светилось, и она беспрерывно чему-то улыбалась. Карл с рблегчением почувствовал, что опасность новой ссоры вроде бы
— А не поздно? — спросил Карл. Он был бы только рад ей угодить, ведь вон и она совсем не та, что прежде, словно каким-то образом вступила в фазу влияния Полландера и даже Мака.
— Вообще-то поздно, конечно, — ответила Клара, и, похоже, от ее страстной любви к музыке и следа не осталось. — К тому же здесь любой звук по всему дому отдается, и, боюсь, если вы начнете играть, мы перебудим даже прислугу на чердаке.
— Тогда лучше отложим, я надеюсь непременно приехать еще, да и вы, кстати, если не сочтете за труд, могли бы как-нибудь посетить моего дядю, а при случае и ко мне заглянуть. Пианино у меня замечательное. Дядя подарил. И уж тогда, если вам будет угодно, я сыграл бы вам все свои вещицы, их, к сожалению, не так много, да они и не слишком подходят для столь ценного инструмента, на котором не меня, а виртуозов надо бы слушать. Но и это удовольствие будет вам доставлено, если вы заблаговременно известите меня о вашем визите, ведь дядя намерен вскоре пригласить ко мне знаменитого педагога — представляете, как я этому рад, — а уж его игра несомненно будет стоить того, чтобы наведаться ко мне во время урока. Если совсем начистоту, я даже рад, что уже поздно и играть не надо, я ведь еще ничего не умею. Вы бы сами удивились, как мало я умею. А теперь позвольте откланяться, время и вправду позднее, вам пора спать. — И, поскольку Клара смотрела на него по-доброму, даже в мыслях вроде бы не поминая их недавней стычки, он с улыбкой добавил, протягивая ей руку: — Как говорят у меня на родине: «Спи спокойно, сладких снов!»
— Подождите, — сказала она, не притрагиваясь к его руке. — Может, вам все-таки придется сыграть. — И исчезла за маленькой боковой дверцей как раз возле пианино.
«Это еще что? — недоумевал Карл. — Долго я ждать не могу, как она ни мила».
Из коридора в дверь тихо постучали, и слуга, не отваживаясь отворить дверь целиком, прошептал в щелочку:
— Извините, меня вызывают, я не могу больше ждать.
— Ладно уж, идите, — смилостивился Карл, почему-то вдруг решив, что и сам найдет дорогу в столовую. — Только фонарь под дверью оставьте. Который час, кстати?
— Скоро без четверти, — ответил слуга.
— Как медленно время идет, — пробормотал Карл.
Слуга уже хотел прикрыть дверь, но тут Карл вспомнил, что не дал ему на чай, достал из кармана брюк монету — мелочь он теперь носил в карманах брюк, на американский манер небрежно ею позвякивая, а бумажки, наоборот, в жилетном кармане — и протянул слуге со словами:
— Это вам за добрую службу.
Клара уже снова вошла, обеими руками поправляя на ходу тугой узел прически, когда Карл спохватился, что зря, наверно, отпустил слугу — кто теперь отведет его на станцию? Ну да ладно, найдется у господина Полландера другой слуга, а может, и этого вызвали туда же в столовую и потом предоставят в его распоряжение.
— Я все-таки попрошу вас сыграть что-нибудь. Здесь так редко услышишь музыку, что упускать такую возможность просто грех.
— Тогда не будем терять времени, — сказал Карл и без раздумий сел за пианино.
— Может, вам ноты нужны? — спросила Клара.
— Спасибо, я их и читать толком еще не умею, — ответил Карл, уже беря первые аккорды.
Это была простенькая песенка, которую — Карл прекрасно это понимал, — чтобы хоть как-то донести настроение, надо играть довольно медленно, особенно для иностранцев, он же отбарабанил ее в темпе разухабистого марша. Он уже кончил, а звуки еще долго метались в испуганной тишине огромного дома, пока не улеглись. Наступила неловкая, томительная пауза.
— Очень мило, — произнесла наконец Клара, но Карл понимал: мир еще не изобрел формулу вежливости, чтобы благодарить за такую безобразную игру.
— Который час? — спросил он.
— Без четверти двенадцать.
— Тогда еще есть немножко времени, — сказал он, подумав про себя: «Была не была. Все десять песен, что я умею, играть не обязательно, но уж одну-то я могу сыграть как следует».
И он начал свою любимую, солдатскую. Так медленно, так протяжно, чтобы растревоженная душа слушателя тянулась, рвалась к каждой ноте, а он, Карл, эту ноту удерживал и все не хотел, не хотел отдавать. Он и так-то, играя все свои песенки, сперва искал клавиши глазами, но сейчас, он чувствовал, в нем возникала какая-то особая, иная песня, готовая пролиться за края знакомой мелодии и там, за краями, стать собой — но не могла, не проливалась, не становилась.
— Я же не умею играть, — сказал Карл, когда песня кончилась, и посмотрел на Клару со слезами на глазах.
За стеной из соседней комнаты вдруг раздались громкие одобрительные хлопки.
— Нас кто-то слушает! — всполошился Карл.
— Это Мак, — тихо сказала Клара.
А из-за стены его уже звал голос Мака:
— Карл Росман! Карл Росман!
В один миг Карл обеими ногами перемахнул через скамеечку и кинулся к дверце. Открыв ее, он увидел огромный шатер кровати, под которым полусидя, небрежно накинув на ноги одеяло, возлежал Мак. Голубого шелка балдахин был единственным и, пожалуй, несколько девчоночьим украшением в общем-то простой, тяжелого дерева, прочно, но без затей сработанной кровати. Рядом на ночном столике горела лишь одна свечка, но постельное белье и рубашка Мака были такой белизны, что слабый свет отражался от них с нестерпимой, почти ослепительной яркостью; и балдахин, по крайней мере по кромкам полога, матово мерцал своими чуть волнистыми, свободной натяжки складками тяжелого шелка. Зато за спиной Мака и постель, и все нутро балдахина проглатывала кромешная тьма. Клара, облокотись на высокие подушки, уже не сводила с Мака влюбленных глаз.
— Привет, — сказал Мак, протягивая Карлу руку. — Вы, оказывается, очень недурно музицируете, прежде я мог оценить только ваше жокейское искусство.
— Да я ни того, ни другого толком не умею, — смутился Карл. — Если б я знал, что вы здесь, ни за что бы не сел играть. Но поскольку ваша… — Тут он осекся, не решаясь выговорить «невеста», слишком очевидно было, что Мак и Клара друг с другом спят.
— Я давно подозревал, что вы играете, — как ни в чем не бывало продолжал Мак, — вот и пришлось Кларе заманить вас сюда из Нью-Йорка, иначе где бы я смог вас послушать. Чувствуется, конечно, что это еще первые шаги, и даже в этих песенках, которые вы все-таки разучивали и которые, что скрывать, весьма примитивно сложены, вы несколько раз ошиблись, однако мне было очень приятно, не говоря уж о том, что ничью игру я не считаю достойной презрения. Но не хотите ли присесть, поболтать с нами немного? Клара, дай же ему кресло.
— Благодарю, — пробормотал Карл запинаясь. — Я не могу остаться, как бы мне этого ни хотелось. Слишком поздно я узнал, что в этом доме есть такие уютные комнаты.
— О, я здесь все перестрою в том же духе, — сказал Мак.
В тот же миг двенадцать мощных колокольных ударов, один за другим, торопясь и подгоняя друг друга, прогремели в ночи, и Карл почувствовал, как потрясенный тяжелой раскачкой колоколов воздух испуганными волнами лизнул его по щекам. Что же это за деревня, если у нее такие колокола?!