Пропавший без вести (Америка)
Шрифт:
— Время! Мне пора, — сказал Карл, лишь протянул, не пожимая, Маку и Кларе руки и выбежал в коридор. Фонаря он там не обнаружил и пожалел, что преждевременно дал слуге чаевые. Он решил ощупью, по стенке, добраться до раскрытой двери своей комнаты, но не прошел и половины пути, когда завидел вдали поспешающего вразвалку господина Грина с поднятой свечой. В той же руке, что и свечу, он держал письмо.
— Росман, где вы пропадаете? Почему заставляете себя ждать? Чем вы там у Клары занимались?
«Сколько вопросов, — усмехнулся про себя Карл. — А сейчас, чего доброго, еще притиснет к стене и раздавит», — ибо Грин действительно уже грозно нависал над Карлом, которому, прислонившись к стене, некуда было
— Вы и вправду не держите слово. Обещали в двенадцать быть внизу, а сами шастаете под дверью у Клары. Я же, напротив, обещал вам к полуночи кое-что интересное и вот принес сам.
С этими словами он протянул Карлу письмо. На конверте было написано: «Карлу Росману. Передать в полночь лично в руки, где бы он ни находился».
— В конце концов, — бубнил господин Грин, пока Карл вскрывал конверт, — по-моему, спасибо надо сказать, что я из-за вас в такую даль из Нью-Йорка притащился, а не гонять меня вместо этого взад-вперед по коридорам.
— От дяди, — сказал Карл, едва он заглянул в конверт. — Я этого ожидал, — добавил он, обращая лицо к Грину.
— Ожидали вы этого или нет, мне до чертиков все равно. Читайте! — буркнул он и протянул Карлу свечу.
В ее свете Карл прочел:
Любимый племянник!
Как ты, надеюсь, успел усвоить за время нашей, к сожалению, увы, слишком непродолжительной совместной жизни, я до мозга костей человек принципов. Не только для окружающих, но и для меня самого это свойство весьма неприятно и, быть может, даже прискорбно, но лишь своим принципам я обязан всем, что я есть, и никто не вправе требовать от меня оторваться от этой взрастившей меня почвы, никто, включая и тебя, любимый племянник, хотя ты, несомненно, был бы первым в ряду других, кому бы я это позволил, вздумай я допустить подобное всеобщее посягательство на мои жизненные устои. Будь оно так, тебя и только тебя прежде других подхватили бы мои руки, которые сейчас держат и исписывают этот лист, да, подхватили бы и радостно подняли в воздух. Но поскольку ничто пока не указывает на вероятность подобной моей уступки, я вынужден после сегодняшнего происшествия всенепременно тебя отторгнуть и убедительно прошу впредь ни самому, ни письменно либо через посредников не искать со мной ни встреч, ни сообщения. Вопреки моей воле ты решил сегодня вечером меня покинуть, а раз так, оставайся при своем решении всю жизнь, только тогда это решение будет достойно мужчины. Для передачи тебе этого известия я избрал господина Грина, лучшего моего друга, который, не сомневаюсь, найдет для тебя достаточно утешительных слов, ибо мне в данную минуту, поверь, утешить тебя просто нечем. Он человек влиятельный и из одной только любви ко мне поддержит тебя в первых твоих самостоятельных шагах советом и делом. Чтобы осознать наш разрыв, который сейчас, в конце этого письма, в очередной раз представляется мне немыслимым, я вынужден снова и снова повторять себе: от твоей семьи, Карл, ничего хорошего ждать нельзя. Если господин Грин забудет вручить тебе твой чемодан и твой зонт, напомни ему об этом. Желаю тебе всяческих благ в дальнейшем.
— Вы готовы? — спросил Грин.
— Да, — ответил Карл. — Чемодан и зонтик вы принесли?
— Принес, — сказал Грин и поставил у ног Карла старый дорожный чемодан, который до этого каким-то образом прятал в левой руке за спиной.
— А зонтик? — настойчиво повторил Карл.
— Все здесь, — успокоил его Грин, выхватывая из темноты зонтик, который, оказывается, висел у него за ручку из кармана брюк. — Эти вещи принес некто Шубаль, главный механик корабельной компании «Гамбург — Америка». Он утверждал, что нашел их на корабле. Так что сможете поблагодарить его при случае.
— Ну вот, хотя бы старые вещи опять при мне, — сказал Карл и положил зонтик на чемодан.
— Только впредь следите за ними получше. Господин сенатор так и просил вам передать, — заметил господин Грин, а затем, уже из чистого любопытства, поинтересовался: — А что это за чемодан у вас такой странный?
— С таким чемоданом у нас на родине отправляют в армию призывников, — объяснил Карл. — Это старый солдатский чемодан моего отца. Вообще-то он очень удобный. — И с улыбкой добавил: — Если, конечно, не оставлять его где попало.
— Что ж, полагаю, жизнь достаточно вас проучила, — изрек господин Грин, — а второго дядю вы в Америке вряд ли найдете. Вот вам билет третьего класса до Сан-Франциско. Я выбрал для вас это направление, во-первых, потому что там возможности заработка куда предпочтительней, а во-вторых, потому что здесь во всяком деле, к какому вы ни вздумаете пристроиться, у вашего дяди свой интерес имеется, встречаться же вам с ним никак нельзя. А во Фриско вы без помех сможете работать, начните спокойненько с самого низу и постепенно, постепенно выбивайтесь наверх.
Карл не улавливал в его словах ни крупицы злости, роковая весть, что распирала Грина целый вечер, теперь наконец передана, и он разом предстал вполне безобидным человеком, с которым, пожалуй, говорить даже легче и проще, чем с кем-либо еще. На его месте и самый задушевный добряк, нежданно-негаданно избранный посланцем столь секретного и тягостного сообщения, поневоле бы, покуда держит при себе такое, выглядел весьма подозрительным субъектом.
— Я намерен, — сказал Карл, ища поддержки в суждении более опытного человека, — немедленно покинуть этот дом, поскольку принят здесь лишь как племянник моего дяди, теперь же я посторонний и, следовательно, мне тут больше делать нечего. Не будете ли вы так любезны показать, где тут выход и где дорога, чтобы добраться до ближайшей гостиницы.
— Но только быстро, — буркнул Грин. — С вами хлопот не оберешься.
Однако при виде гигантского шага, который сделал Грин, срываясь с места, Карл тотчас остановился — что за подозрительная спешка — и, ухватив Грина за фалду пиджака, пронзенный внезапной истинностью своей догадки, сказал:
— Одно только еще вы мне должны объяснить. На конверте, что вы мне вручили, ведь ясно написано, что передать мне его следует в полночь, где бы я ни находился. Почему же в таком случае вы, ссылаясь на это самое письмо, меня удержали, когда я собрался отсюда уходить в четверть двенадцатого? Ведь вы тем самым превысили свои полномочия.
Грин предварил свой ответ красноречивым жестом, с преувеличенной наглядностью показывающим всю вздорность, да и бесполезность подобных препирательств.
— Может, на конверте еще написано, что мне надо, высунув язык, гоняться за вами повсюду? — спросил он язвительно. — Или, может, содержание письма позволяет толковать надпись именно в таком духе? Не удержи я вас, значит, пришлось бы вручать вам письмо ровно в полночь где-нибудь в чистом поле.
— Нет, — возразил Карл, не давая сбить себя с толку, — это не совсем так. По сути-то, на конверте написано «передать после полуночи». Раз уж вы так устали, могли вовсе за мной не ходить, или, что правда, даже господин Полландер отрицает, я бы к полуночи успел доехать до дяди, а может, ваш долг состоял как раз в том, чтобы усадить меня в свой автомобиль, о котором вы почему-то даже не заикнулись, и отвезти обратно к дяде, ведь я рвался к нему вернуться. Разве надпись не ясно указывает, что полночь — последний для меня срок? И вы, вы один виновны в том, что я этот срок упустил.