Пропавший
Шрифт:
А все равно воспоминания о другой жизни порой накатывают – там остались друзья, родители, уютная квартира и работа. Сложно человеку вначале жить в одном мире и внезапно очутиться в другом. Рушатся все устои, привычки, семейные связи, да и навыки прежние уже не надобны. Как будто жизнь испытывает на прочность – выживешь ли? Судьба ли это, шутка Господа или происки чужих цивилизаций… Иногда ему казалось, что все происходящее – виртуальность, сон. Вот сейчас или игра закончится, или он проснется, и все будет по-прежнему, он утром поедет на работу на машине. Но утром у его ворот
Со временем сны и воспоминания о той, прежней жизни, приходили все реже, и он уже осознал и принял, пусть и не в полной мере, реальность жизни.
Через три недели началась честная Масленица. Андрей проснулся от криков детворы на улице. «Приехала Масленица!» – кричали они.
А с кухни в опочивальню уже доносился запах блинов и скворчание сковороды.
Андрей с Полиной встали.
– Сырную неделю проспите, – незлобиво ворчала на них Авдотья.
Они поели блинов и заторопились на улицу. Дети катались с ледяных горок, строили снежные крепости, бросались снежками.
Взрослые тоже вышли на улицы – принаряженные. Праздник!
На площади у торга качели поставили, балаган для скоморохов, столы с угощением – горячими пирогами, медовухой, сытом, леденцами для детворы. Народ побогаче раскатывал на санях. Кто из бояр или боярских детей да купцов позадиристей на льду реки гонки на санях устраивали, бахвалясь резвостью своих рысаков и своей удалью. Простолюдины смотрели на разные развлечения: лазание на столб за призом, новыми сапогами. И вроде просто на столб ошкуренный залезть, только хитрованы-устроители вечером его водой окатили. Льда не видно, а столб скользкий. Другие подушками пуховыми на доске дрались.
А уж после полудня народ на берег повалил, кулачные бои смотреть, забаву любимую, где удалые бойцы из разных слободок силою мерились. Подвыпил народ – не без того, песни горланили. И всю неделю – гуляния, пьянство да обжорство.
В Страстное воскресенье при большом стечении народа чучело Масленицы сожгли, и начался Великий пост. Теперь семь недель нельзя было вкушать скоромное, петь песни и веселиться.
Для купцов же и путешествующих начиналось тяжелое время. Снег под солнцем оседал, наливался водой и таял. За ночь подмораживало, и можно было на санях ездить, а днем, особенно после полудня – беда. Полозья проваливались в мокрый снег, лошадь надрывалась. Лед на реках кое-где был еще крепким, но и он местами потемнел, а к вечеру на его поверхности лужицы образовывались. Санные обозы еще ходили по льду, но уже стереглись. Только по старым следам ездили или верхового вперед посылали – промоину углядеть.
Но лед оказался коварнее, лужи на льду маскировали промоины и полыньи. И когда первая лошадь из обоза въехала в такую лужу, то сразу провалилась. Хорошо – ездовой проворен оказался. Пока лошадь билась в полынье, он выхватил топор, обрубил постромки и освободил лошадь от саней. Та в испуге била копытами по кромке льда.
Под передние ноги лошади удалось завести вожжи, и совместными усилиями бедную животину вытащили из воды. Вода стекала с коня потоками и тут же замерзала, образуя на гриве и хвосте маленькие сосульки.
Посмотрев на происшествие, Андрей подумал и повернул обоз назад. Обидно, конечно, назад возвращаться, но люди и кони дороже. Тем более что тем же путем возвращаться придется, а за это время солнце еще больше лед подтопит. Особенно опасно было на берег выбираться – лед здесь самый тонкий и ненадежный. Пришлось ему набираться терпения до начала ледохода.
И он не заставил себя ждать. Через пару недель лед вздулся, и даже самые отчаянные ухари не рисковали выезжать на него.
Ночью Андрей проснулся от грохота. Спросонья не понял, сел в постели – неужели гром? Пушкам ведь неоткуда взяться.
Полина повернулась на бок, зевнула:
– Ты чего вскочил? Лед на реке ломается, грохочет – разве не слыхал никогда? Спи!
А он и в самом деле не слышал. Но успокоился, уснул. Теперь ни с обозами пройти, ни на судне, считай – полная транспортная блокада. Молодцы римляне, они еще в древности свои дороги камнем вымостили, и в любую непогоду в отдаленные уголки империи добраться можно было. На совесть делали, многие дороги и в двадцать первом веке служат в первозданном виде. В России же до сих пор асфальт во многих городах – как после бомбежки.
В Переяславле улицы в центре и во многих слободках деревом вымощены. Короткие дубовые чурки плотно друг к другу вбивали в землю. Получалось нечто похожее на булыжную мостовую. Такие мостовые еще при Олеге Ивановиче, радетеле земли Рязанской, делали, но дуб от времени и сырости только крепче становился. По обочинам проезжей части шли сплошные канавы, стекая в Трубеж с возвышенности, на которой стоял город. Умно было сделано, рачительно.
На окраинах, в посадах и ремесленных слободках похуже было: грязновато, и дороги не везде вымощены. А уж во дворах – кто как мог изгалялся. Богатые дворы деревянными плашками мостили, а бедные – соломой устилали, дабы в грязи не утонуть или чтобы обувь с ноги не соскочила.
Колокола церкви зазвонили, извещая о заутренней молитве.
Андрей сходил в храм, поставил свечи. Назад шел не спеша, предвкушая постные щи и кашу – в церковь сытыми не ходят.
Вдруг сзади раздались энергичные мужские шаги – человек явно торопился. Вот он поравнялся с Андреем:
– Ты не Андрей ли купец будешь?
– Он самый.
Андрей остановился. Мало ли что незнакомцу надо, может – насчет товара договориться. Однако мужчина имел другие намерения. Он сделал резкий выпад левой рукой и побежал в сторону.
Андрей в этот момент был расслаблен, после молитвы в храме находился в благостном расположении духа. Он почувствовал резкую боль в животе, по коже потекло что-то горячее. Опустив голову вниз, увидел: из живота, пробив шубу, торчала рукоять ножа. Он еще успел удивиться – кто и за что его ударил – и вытащить окровавленный нож, как вдруг накатила резкая слабость, ноги сделались ватными, закружилась голова, и Андрей упал на деревянные плашки мостовой. «Все, абзац!» – мелькнуло в голове.
Но понемногу слабость уходила, голова перестала кружиться, зрение стало четким. Он оперся на руки, сел.