Проповедник
Шрифт:
— Йохан?!
Роберт позвал немного громче — никакой реакции. Он начал беспокоиться, открыл дверь в бомбилово и уже приготовился надрать своему младшему брату задницу и сказать этому блаженному все, что он о нем думает, и тут же про все забыл.
— Йохан, вот черт.
Его брат лежал на полу, и большой, странно ровный красный круг нимбом окружал его голову. Роберт был шустрый малый и моментально сообразил, что это кровь. Йохан не двигался.
— Йохан?!
Роберт не звал, а скорее жаловался. Из него рвался плач. Он рухнул на колени подле избитого тела Йохана и беспомощно положил на него руки. Роберт хотел помочь, но не знал как и боялся сделать
— Мамка, мамка!
Сольвейг открыла дверь и прищурилась, она вытирала пальцами рот, и можно было не сомневаться, чем она занималась. Все, чего она сейчас хотела, — чтобы ее не беспокоили и не отрывали от хавки.
— Ну и кому приспичило? Пожрать спокойно не дадут.
А потом она увидела пятна на одежде Роберта. Почему-то она сразу поняла, что это не краска.
— Что случилось? Это что, Йохан?
Она рванула к сараю настолько быстро, что ее телеса затряслись, как желе. Роберт едва успел ее перехватить, прежде чем она ворвалась в бомбилово.
— Не ходи туда. Он жив, но какая-то сволочь из него все мозги вышибла! Его уделали по-черному, звони в «скорую».
— Кто? — просипела Сольвейг и задрыгалась, как испорченная марионетка, повисая на Роберте.
Он раздраженно поставил ее на ноги.
— Ты давай, мамаша, пошустрей. Йохан помирает, помощь нужна. Чеши звонить, а я обратно, посижу с ним. Позвони нашим и туда, в Уддеваллу, «скорую помощь» вызывай.
Роберт рявкнул жестко и уверенно, как какой-нибудь боевой генерал, и Сольвейг не колебалась ни секунды. Она потряслась обратно в дом и схватилась за телефон. Роберт вернулся к брату.
Первым появился доктор Якобссон, но никому не пришло в голову говорить и даже думать о том, что они уже виделись сегодня. У Роберта немного отлегло, он с благодарностью подумал, что появился кто-то дельный, кто, может быть, сумеет помочь, и с замиранием ждал приговора.
— Он жив, но его надо доставить в больницу, и чем быстрее, тем лучше. «Скорая помощь» уже едет, насколько я понимаю?
— Да, — сказал Роберт, не узнавая своего голоса.
— Пожалуйста, пойди и найди для него какое-нибудь одеяло, если можно.
Роберт моментально сообразил, что врач хочет, чтобы он в первую очередь чем-нибудь занялся, чтобы отвлекся и не маячил возле Йохана. Но и во-первых и во-вторых, он был благодарен Якобссону за то, что мог сделать хоть что-нибудь конкретное, даже, может быть, важное. Роберт протиснулся мимо Сольвейг, которая стояла в дверях и тихо плакала, содрогаясь всем телом. У Роберта не оставалось сил на то, чтобы утешить мать, ему самому приходилось как-то держаться, и он держался как мог. Наконец он услышал приближающийся звук сирены. Он и представить себе раньше никогда не мог, что будет так счастлив, увидев бликующую между деревьев синюю мигалку.
Прошло полчаса. Лаине и Якоб сидели в комнате для допросов и разговаривали. Патрику страстно хотелось узнать — о чем, прижать ухо к стене и хоть что-нибудь услышать, но он наступил себе на горло и сдержался. Его сжигало любопытство и нетерпение, и он готов был грызть ногти на ногах. Они с Ёстой сидели и ждали, изо всех сил стараясь казаться спокойными, держали марку, хотя и с трудом. Патрик надеялся получить тот самый точный ответ, который позволит ему решить всю шараду, но, похоже, ему придется сдаться. Может быть, может быть, Лаине как-нибудь сумеет найти единственно нужный подход — и Якоб откроется. А может быть, получится точно наоборот — и он замкнется в себе еще больше. Патрик этого не знал. Когда имеешь дело с людьми, очень часто бывает так, что получаешь результаты, не поддающиеся никакой логике, хотя все кажется очевидным.
Патрика раздражало, что ему не остается ничего другого, кроме как томиться в неведении до завтрашнего утра — только тогда они получат результаты анализов крови. Он готов был оставаться на ногах всю ночь и отрабатывать след, ведущий к пропавшей Ени Мёллер. Но только следы исчезли. Он мог рассчитывать лишь на анализы крови. Патрик был полностью уверен в том, что ДНК Якоба совпадет с ДНК на убитой Тане, а теперь выходило так, что вся его теория рассыпалась и он опять оказался перед пустой страницей. Все сначала. Где-то умирала Ени Мёллер, но Патрику казалось, что он сейчас не понимает ничего. Единственное, чего они достигли, — умудрились, по-видимому, разрушить брак Лаине и Габриэля и докопались до убийства двадцатичетырехлетней давности. И кроме этого — ничего. Наверное, в сотый раз Патрик посмотрел на часы и с мрачным видом изобразил ручкой барабанную дробь по крышке стола. Может быть, может быть, Якоб именно сейчас, в эту самую секунду, рассказывает своей матери в деталях то самое, потаенное, что разом решит все дело, может быть…
Пятнадцатью минутами позже он понял, что их ухищрения оказались напрасными. Послышался долгожданный звук, Патрик вскочил со стула, подошел к комнате для допросов, открыл дверь и встретил их. Он увидел два непроницаемых лица; две пары глаз, выразительные, как камни, упрямо посмотрели на него, и Патрик моментально понял, что если Якоб что-то и скрывал, то он об этом ничего не узнает.
— Вы сказали, что я могу забрать своего сына? — спросила Лаине ледяным голосом.
— Да, — коротко ответил Патрик.
Больше сказать было нечего; оставалось только следовать инструкции, которую он предписал себе и Ёсте, — ехать домой, ужинать и спать, а потом, завтра утром, отдохнув, с новой энергией браться за дело.
~ ~ ~
Лето 1979 года
Она беспокоилась, что будет с мамой, потому что мама болела. Как папа справится один, без нее? Надежда на то, что ее найдут, медленно слабела от страха, который стал сильнее после того, как она осталась в темноте одна. Больше она не ощущала рядом мягкой теплой кожи, и мрак от этого казался еще беспросветнее. Еще ее донимал запах. Сладкий, удушливый запах смерти. Он перебивал все остальное. Даже запах экскрементов растворялся в этой омерзительной сладости. И ее вырвало несколько раз желчью, потому что она уже давно ничего не ела. Сейчас она стала чувствовать, что тоскует по смерти, ждет ее, и это пугало. Больше, чем все остальное. Смерть с ней заигрывала, шептала что-то на ухо и обещала избавить от боли и печали.
Она все время прислушивалась. Шаги, шаги оттуда сверху, потом звук открывающегося люка, доски лестницы, шаги вниз. Она знала, что следующий раз, когда она все это услышит, станет для нее последним. Такую боль тело больше не могло выдержать, и, так же как и та девушка, она не сможет противиться обаянию смерти.
Она услышала, как подводится черта ее жизни, тот звук, которого она так боялась. С горечью в сердце она приготовилась умереть.
~ ~ ~