Пророк

Останин Виталий Сергеевич

Ван Ло кивнул. Про себя он в этот момент решил, что будет именовать гуйхе именно мастером дознания, а не призрачным художником. Так было проще принять ожившую сказку.

– Как называла тебя мать, Жонг?

– Киу.

– Осенний ветерок? Она любила тебя, верно?

– Очень. Она говорила, что я подарок небес, скрашивающий её старость.

– Младший сын?

– Да. Она умерла, когда мне было двенадцать лет.

Гуафанг говорил просто, не проявляя эмоций, а на лице застыла гримаса абсолютного потрясения. Он не верил, что его губы выталкивают слова, которые

они никогда и никому не говорил.

– Ты огорчал её?

– Только случайно. Я очень любил мать. Боялся её огорчать. Она часто болела.

– Хорошо. Очень хорошо, Жонг, – голос безымянного мастера оставался таким же тёплым и участливым, словно он допрашивал не матерого преступника, а разговаривал с мальчишкой-сорванцом в летнем парке. – Ты расскажешь господину Ло всё, что ему следует знать?

– Расскажу.

Дознаватель вновь сделал приглашающий жест в сторону пленника. Продолжайте, мол, он готов. Сам же с поклоном вышел из палатки, оставив рядом с чернильницами артефакт покрова.

Яо активировал его, зачем-то откашлялся, скрывая лёгкое потрясение от понимания того, как легко была обращена в глину воля сильного человека. И смятение, которое случается у каждого достойного человека, который невольно услышал интимное, не предназначенное для чужих ушей.

– Кто инициатор мятежа “Нового пути”?

“Мать называла его осенним ветерком… – почему-то подумал в этот момент копьеносец. – Он устроил самую большую резню в современной истории империи, а в детстве боялся огорчить больную мать. Как это всё может быть одним человеком?”

– Царевич Чжу Ди.

– У тебя есть доказательства?

– Да.

Гауфенг продолжал бороться с чужой волей, которая заставляла его открывать рот и произносить слова признания. Лицо кривилось, пот проступал на каждом клочке кожи, не задевая лишь чернильные иероглифы. Чудовищный диссонанс: спокойная речь и гневно-испуганное лицо.

– Какие?

– Я записывал все его приказы. Звонки, встречи, приказы.

В этом Яо не сомневался ни на минуту. Партнёры по мятежу не могли доверять друг другу, а значит старались обеспечить себя сведениями, которые, при падении одного, потянут за собой другого. Сколь бы высоко не сидели преступившие закон, мыслили они также, как и их собратья с улицы.

– Где ты хранишь записи?

Через сорок минут Яо имел достаточно доказательств для того, чтобы самолично казнить брата императора. Просто прийти в его дом и пронзить его сердце копьём. Чего он, разумеется, делать не станет – вопросы жизни и смерти венценосной родни находятся в ведении его господина.

Куда больше гвардейца интересовала структура ячеек “Нового пути”. И на это он потратил ещё тридцать минут. После чего выключил покров и позвал дознавателя.

– Пусть он спит до приезда в столицу, – велел он. – Как мне потом его разбудить?

Человек показал ему небольшой цилиндр, обтянутый красным шёлком, похожий на те, в которых писцы носят подушечки для печатей. Открыл его, продемонстрировав влажную губку. Без объяснений поставил на столик. И поклонился.

– Никогда не думал, что судьба сведет меня с маоши, – проговорил он. И на этот

раз голос его был глух, как бывает у сдерживающих эмоции людей. – Даже не верится, что вы сейчас стоите напротив меня. Люди считают, что вы легенда, как драконы и лисы-оборотни. Встреча с вами – честь для меня.

Скрыв улыбку, которая была совершенно неуместна при разговоре двух сказочных персонажей, Яо ответил ещё более глубоким поклоном.

– Это честь для меня.

Пу Рень – слуга (кит.)

Глава 19. Жертва

Мы оба понимали, что делали. И она, и я. Забавно, но мы не говорили об этом. Никогда, ни в самом начале, ни позже, когда её визиты стали завершать каждый мой день. Она приходила вечером, молча садилась в кресло и ждала. Если я был занят, например, ещё бродил по полю, она ничем не выдавала своего присутствия. Сидела, подтянув под себя ноги, крутила волосы на пальце, уже без той ярко выраженной чувственности, и смотрела в сторону. Чтобы не привлекать моего внимания даже взглядом.

Мы почти не разговаривали. В этом не было нужды. Однако уровень понимания между нами был таким, словно мы с десяток дней назад познакомились, а прожили вместе лет двадцать. Когда я обращал на неё внимание, она откидывала голову и закрывала глаза. Улыбалась в предвкушении, когда моя рука касалась её щёки. И уходила туда, где ей было хорошо.

С минуту или две я стоял с ней рядом, а для неё за это время проходили целые дни, в которых она странствовала по счастливым воспоминаниям. Потом она открывала глаза, смахивала влагу с ресниц, смущенно, по-сестрински, чмокала меня в щёку и уходила. Даже, я бы сказал, убегала, стесняясь и себя, и того, за чем приходила.

Все были уверены, что мы любовники. Даже Доминик, что его, похоже, устраивало. Альдо делал вид, что его это не касается, “садовник” разок показал мне оттопыренный кверху большой палец, а гувернантка Мария пуритански поджимала губы, видя, как Челиа входит в мою комнату.

Мы никого не разубеждали. Ей было плевать, я же вплетал и это мнение в свои интересы. На самом деле всё было куда проще, чем постель, и сложнее в тоже время: она получала прошлое, я – будущее. Точнее, она получала иллюзию прошлого, а я – возможность будущего. Но нас обоих это удовлетворяло, так что всё шло хорошо. И слова, кстати, были совершенно ни к чему.

Мы ничего с ней не обсуждали, не строили планы побега, я ни разу не завёл разговора на тему “когда я буду готов, ты должна нейтрализовать Альдо”. Я знал, что это может произойти, она это понимала.

Я бы даже напрягся, если бы мы стали говорить о чём-то большем, чем сейчас. Заподозрил бы её в попытке проникнуть в мои мысли, выяснить мои планы и степень лояльности. Пусть бы я и видел её нить, и в ней не было ничего такого, но… обмануть можно всякого. Уж я то знаю.

Сейчас Челиа полулежала на кресле, закинув руки за голову, и улыбалась. С такого ракурса как-то забывалось, что она один из сильнейших магов-защитников Европы, да ещё и боец-рукопашник, который уверенно держит спарринг с Альдо.