Пророки Возрождения
Шрифт:
Леонардо да Винчи. Автопортрет. Рисунок. Ок. 1512 г.
Турин, Национальная библиотека
Этот человек, которым все восхищались и которого никто не знал глубоко, был способен на любое предприятие. Он был уверен, что преуспеет в любом деле, собрав воедино всю свою волю. Но каково было его тайное желание? Какой путь он хотел выбрать среди всех, которые открывались перед ним в ослепительных перспективах? Под его многочисленными желаниями, под его изменчивыми фантазиями скрывалось одно глубокое стремление, единственное, но властное и упорное. Он пренебрегал тем, что составляло жизненные устремления обыкновенных людей. Ни роскошь, ни богатство, ни власть, ни даже слава в обыденном смысле этого слова не привлекали его. Лишь безграничная любознательность охватывала все его чувства и владела всем его существом. Его мысль охватывала видимый мир широким взглядом и с глубокой симпатией. Догадаться о сущности звезд и света, земли и ее элементов, ее высших сфер, бесчисленных животных, человека и невидимой души, которая им управляет; постигнуть дух, который правит этим великим целым своей могущественной гармонией, а потом доставить людям больше радости, больше счастья, передавая им с помощью магии искусства эту завоеванную гармонию – такова была мечта Леонардо в начале его пути. Эта мечта однажды приняла форму настоящей галлюцинации.
В предисловии к «Tesoretto» Брунетто Латини, который был учителем Данте, рассказывает виденный им сон, который, по его словам, вдохновил его на написание книги, где описаны некоторые мало известные чудеса Вселенной. У края дремучего леса, куда он тщетно искал вход, он увидел прекрасную женщину, поджидавшую его. Он спросил ее, есть ли какая-нибудь дорога в этот лес. Тогда она провела его по узкой тропинке до поляны, откуда он увидел высокую гору с глубокими пещерами и крутыми склонами. «Кто ты?» – спросил путешественник. «Я Природа», – ответила хранительница грандиозного пейзажа. Это было божество, которое средние века отвергли и прокляли, чтобы предаться Богу, и которое вновь стало занимать первое место в человеческих мыслях. Когда беспечная юность отступает перед тяжкими заботами зрелого возраста, Леонардо также повстречал эту богиню. Но за двести лет она изменила имя и облик. Она выросла, стала более суровой и более горделивой. Королевским жестом она указала своему новому ученику темную землю, окруженную сияющими сферами, которые терялись в бесконечном, образуя круги света и тени. Потом она сказала: «Я раскрою тебе все чудеса моего царства при условии, что ты будешь любить одну меня и никому другому не отдашь своей души». – «Кто ты?» – спросил Леонардо. «Я Наука, – прошептала бесстрастная богиня. – Избегай бури и бойся женщины ! Оставайся хозяином самому себе, и ты постигнешь тайну всех вещей. Положи печать на уста свои и заключи свою волю в сердце, словно в могилу. Тогда придет к тебе сила, которую ты желаешь». Леонардо сгорал от любопытства. Никто никогда не говорил с ним так властно, проникая в самое сердце. «Я знаю, – сказал он, – что ты не любишь показываться людям. Сегодня ты явилась мне во всем своем блеске. Когда я снова тебя увижу?» – «Когда ты проникнешь в тайну мира, тогда ты завладеешь мной полностью. И, овладев мной, ты познаешь высшее счастье. Ты хочешь этого?» Пораженный и плененный, Леонардо сделал утвердительный жест. Тогда богиня исчезла с загадочной улыбкой, в которой таилась некая ирония.
От этой грезы, которая открывала внутреннее зрение во время глубокого размышления, Леонардо очнулся, дрожа от гордости и страха. Никогда он не чувствовал себя таким сильным. Он словно обрел новую силу, но в то же время звенья прочной цепи обвили его сердце. Конечно, он стал сильнее, но, увы! Он больше не был свободен!2. Двор Лодовико Моро
В начале своего пути, как мы видели, Леонардо имел блестящий успех у себя на родине. Но
Лодовико Моро создал в Милане двор, чье великолепие превосходило великолепие всех других итальянских столиц. Сын свирепого кондотьера Франческо Сфорца, этот молодой князь достиг власти, свергнув своего племянника Галеаццо Сфорца, и торопился оправдать свою узурпацию блестящим царствованием. Он происходил из рода беспринципных авантюристов. Сам он уже обрел подозрительные черты вырождения и крайней утонченности. Через шестнадцать лет этот человек, ловкий и хитрый как лисица, но колеблющийся и слабый в своей беспорядочной политике, привел в Италию чужеземцев и закончил плачевной катастрофой. [26]
Но в то время все ему улыбалось, и первые годы его правления, казалось, напоминали новый век Августа. Его придворные приветствовали в его лице будущего короля Италии, а сам он мог, не вызывая улыбки, называть в разговорах папу Александра VI своим капелланом, императора Максимилиана – своим кондотьером, а короля Франции – своим посланником. И кроме того, несмотря на свои изъяны и грехи, счастливый супруг Беатриче д’Эсте, утонченный любовник пикантной рыжей Лукреции Кривелли и веселой брюнетки Чечилии Галлерани, этот любезный и испорченный правитель сиял редким светом в глазах своих современников, считался самым просвещенным из меценатов. Выдающийся латинист, тонкий знаток искусства, он вызвал в университет Павии и в Милан цвет ученых, поэтов и художников. Там можно было увидеть самых знаменитых гуманистов, греков Константина Ласкариса и Деметриуса Халконкидаса, математика Луку Пачоли, автора трактата «О божественных пропорциях», который иллюстрировал Леонардо, флорентийского поэта Беллинчьоне и прославленного архитектора Браманте, который, перестроив собор св. Петра в Риме, пытался под покровительством Лодовико построить монастырь Сан-Амброджо и хоры церкви Санта-Мария деи Грацие в Милане. Именно там, в обильной и богатой Ломбардии, в кишащем людьми Милане, в величественном и роскошном феодальном замке, расположенном вне городской черты, – крепости Висконти, превращенной в праздничный зал Сфорца, в этом замкнутом пространстве страстей, искусств и наук, Леонардо пожелал создать свое первые оружие универсального мага. Возможно, изучая человеческую комедию и испытывая на ней собственные силы, он находил своего рода ключ для проникновения в глубь тайны той Природы, которая так величественно явилась ему однажды ночью, полной энтузиазма и одинокой экзальтации. Впрочем, разве великие мыслители Возрождения не считали, что человек создан по образцу Вселенной и что Вселенная хранит подобие Человека?
Известно знаменитое письмо, посредством которого Леонардо предлагал свои услуги Лодовико Моро [27] . Оно дышит несравненной уверенностью, великолепным доверием к своей гениальности универсального механика. Все, чего правитель мог желать для мира или для войны, для украшения своего герцогства или для отдыха, он мог сделать: каналы, осадные лестницы, фортификационные мины, пушки, мортиры, огненные орудия, катапульты, статуи из мрамора, бронзы и глины. Он заключает: «Сходно и в живописи – все, что только можно, чтобы поравняться со всяким другим, кто б он ни был». [28] Наконец, он предлагает отлить колоссального бронзового коня, в память отца Лодовико, Франческо Сфорца. Вазари рассказывает, что Леонардо появился перед герцогом на представлении, которое давали лучшие импровизаторы его времени. Художник приготовил для того, кого он должен был покорить, новый сюрприз. Он держал в руке серебряную лиру, которую придумал специально для этого. Она была в форме лошадиной головы. Ее особая структура и металлический каркас придавали ей глубокую звучность и уподобляли чему-то живому. Флорентийский художник с золотыми волосами, прекрасный, словно юный бог, обворожительный, как Орфей, извлекал нежные звуки из музыкального инструмента и проникновенным голосом пропел несколько строф в честь герцога. Все были покорены. Даже его соперники забыли о своих претензиях и восхищались тем, кто превзошел их всех. Лодовико после встречи со своим новым протеже, на которой тот проявил все свое ослепительное красноречие, присудил Леонардо награду в состязании.
Любому другому такое триумфальное появление и эта поза всемогущего мага стоили бы дорого, вызвав страшную ненависть к любимцу и разочаровав вскоре герцога контрастом между огромными обещаниями и скромными результатами. Но Леонардо все было нипочем. Покорив умы, он сумел завоевать сердца и успокоить зависть, восхищаясь мастерами, помогая молодым, возбуждая в самых смиренных энтузиазм и жажду деятельности. За шестнадцать лет, что он провел при миланском дворе, он стал великим учителем живописи и устроителем дворцовых праздников. Он не только написал портрет Беатриче д’Эсте, жены Лодовико, его любовниц Лукреции Кривелли и Чечилии Галлерани, но начертил подробный план ирригации Ломбардии, который должны были применить позже, он создавал макеты дворцов и церквей и руководил постройкой павильона для герцогини. Лодовико нравились пышные свадебные и похоронные церемонии, великолепные пиры, сцены из античной мифологии, спектакли, пение и танцы. Леонардо воплощал в жизнь все эти представления. Он организовал несколько мифологических пантомим, таких как «Персей и Андромеда», «Орфей, укрощающий диких зверей», «Шествие Вакха». На бракосочетании Джана Галеаццо с Изабеллой Арагонской Лодовико дал прекрасный спектакль «Рай», слова к которому написал поэт Беллинчиони, а Леонардо принадлежал замысел и его воплощение. Сцена изображала не что иное как небо. Там были видны движущиеся планеты в виде божеств, размещенных на шарах и поочередно воздающих хвалу невесте. Нужно ли после этого удивляться, что Павел Иове говорил о Леонардо: «Он был очарователен, блестящ, чрезвычайно щедр. Всю свою жизнь он непостижимым образом пленял всех правителей», – а Ломаццо называл его «Гермесом и Прометеем»?Придворный Гермес и Прометей, можно сказать. Да, без сомнения. Но этот человек, очаровывавший правителей, этот ученый инженер всемирного карнавала – все же лишь легкомысленная маска изможденного мыслителя и ненасытного художника. Догадывались ли его знаменитые современники о подлинном Леонардо, который скрывался под покровом этого изменчивого фокусника? Какую цель преследовал он в жизни, этот создатель чудесных праздников, не искавший для себя богатства? Какой была мечта этого алхимика, красивого, как женщина, который презирал прекрасный пол и сердце которого не было завоевано ни одной женщиной? Какие неизвестные и изысканные желания покоились внутри у этого улыбающегося аскета? Утонченный маг, покорявший и мужчин, и женщин, не заключил ли он таинственный договор с дьяволом, чтобы получить сверхчеловеческую силу? Как догадаться о тех грозных мыслях, которые бороздили его высокое чело, когда его заставали предавшимся грезам? И почему такая глубокая грусть подчас таилась под изогнутыми бровями, где сверкали его блестящие глаза?
Я думаю, что придворные насмешники и богатые дамы, увешанные драгоценностями, которые сновали по дворцу Лодовико, словно рой скарабеев и сверкающих мушек, напрасно задавались этими вопросами. Нам предстоит разрешить загадку, попытавшись читать в душе того, кто даже равным ему представлялся загадочным Протеем.
Да, эта официальная роль скрывала другого человека. Его надо искать в мастерской. Леонардо был вынужден построить мастерскую в углу монастыря Сан-Амброджо и избрал ее своим жилищем. Только близкие ученики имели право ее посещать. Ее странное убранство выдавало любимые занятия и навязчивые тайны мастера. Внутренняя дверь открывалась на галерею одинокого монастыря. Горы папок, рукописей и рисунков громоздились на огромном столе, вытесняя небольшое количество макетов из воска и глины. В углу зала античная статуя Венеры, помещенная в раковину, расчесывала волосы, в которых, казалось, сверкали капли воды, когда их трогал солнечный луч. Напротив нее, в другом углу, стройный Меркурий с лукавой улыбкой вызволял ее из морских глубин и протягивал ей свой кадуцей. Еще можно было заметить картонный шар меж четырех деревянных колонн, изображавший звездное небо со знаками Зодиака.
Леонардо да Винчи. Механизм с коленным рычагом для махов крыла. Милан, Библиотека Амбросиана,
Codex Atlanticus
Неподалеку было большое чучело орла на взлете. Но особенно поражают в этом убежище интенсивной мысли и творческой мечты два рисованных витража, выполненных по рисункам Леонардо одним из его учеников. Они украшают сводчатые окна по бокам от входной двери. На левом изображен желтый крылатый дракон, сверкающий на пурпурном фоне. Другой представляет бичевание Христа, увенчанного терновым венцом и покрытого кровавыми слезами. Между допотопным чудовищем и воплощенным Богом, ставшим королем страдания, был жестокий контраст и внутренняя связь, которая предчувствовалась, хотя и не постигалась. Наконец, на маленькой двери, ведущей в лабораторию, где художник растирал краски, чеканил медали и проводил опыты из естественной истории, можно было видеть выпуклую доску в форме щита, на котором была изображена огромная голова Медузы с устрашающим взглядом и вздыбленными змеями вместо волос.
Вот в этом строгом святилище, в этом религиозном полумраке, под знаками гениев, наводящими на размышления, Леонардо проводил целые дни, склонясь над своими набросками и рукописями, вдали от мирского карнавала, который он сам порой приводил в движение, как кукольный театр. Там собирались его любимые ученики. Большей частью это были молодые знатные миланцы, которые стали известными художниками и основали школу Леонардо: Джованни Батиста, Марко Уджони, Антонио Больтраффио и Франческо Мельци, юноша с прекрасными волосами, который был привязан к мастеру и оказался последним хранителем его старости. Все обожали его за его гений и несравненную доброту. Он открывал им секреты перспективы, человеческих пропорций, светотени, рельефа, а также внутренних связей, которые объединяли цветовую гамму, игры тени и света с выражением чувств и страстей в живописи. Но это была лишь дневная работа. Другой труд начинался ночью. Только тогда Леонардо оставался наедине со своими тайными мыслями, мог беседовать со своими гениями, проникнуть в тайны Природы, которую он хотел исследовать.
Из рукописей Леонардо [29] следует, что он был одновременно одним из наиболее знающих натуралистов своего времени и философом, желающим создать единую концепцию Вселенной. Известен лишь один законченный его трактат, «Трактат о живописи», но он планировал создать множество других – из них мы располагаем лишь разрозненными заметками с его бесчисленными рисунками. Трактаты по механике, геологии, гидравлике, ботанике, анатомии, физиологии и так далее. Это был тонкий наблюдатель, вдумчивый экспериментатор. Он предполагал, предвосхищая современных ученых, сходство световых и звуковых волн. Он открыл камеру-обскуру, изучал в малейших деталях движение воды, волн, жидких и воздушных тел. Он догадался о механизме полета птиц с помощью движения крыльев и перемещения воздуха. «Чтобы летать, – говорил он, – мне недостает лишь души птицы». Леонардо опередил Галилея и Бэкона на сто лет. В своих трудах по естественной истории, как и в философских размышлениях, он строго основывался на почве экспериментальной науки, не зная других правил, кроме неизменных законов Природы, и другого проводника, кроме разума, повелевающего человеком и миром.
Так Леонардо удалось создать грандиозную схему той Природы, наука о которой обещала ему сказать ему последнее слово, явившись ему в первом величественном видении в молодости. Он видел, как на земле, созданной центральным огнем, субстанцией и ферментом великого Целого, воздвигаются царства жизни, последовательные слои Вселенной в течение тысячелетий. Ибо он догадался о древности Земли по панцирям моллюсков, найденных в горах. Он видел, как потом расцветал во всем великолепии растительный мир с кишащими животными, каждый вид которых – это как бы новая мысль Творца. Над этой удивительной толпой, наконец, возвышался человек, единственный среди всех живых существ, кто обращал свой взор к звездам, человек, ставший, в свою очередь, творцом, подобно Гермесу из мастерской, вызывающему из морских глубин форму сияющей красоты, Женщину. Помещенный своим внутренним зрением как бы в центр творения, Леонардо записывает в своей тетради: «Если строение этого тела кажется тебе чудесным, подумай о том, что это чудо – ничто в сравнении с душой, которая помещается в таком строении. Какова бы она ни была, это воистину божественная вещь!» И художник дополняет в заключение: «Наше тело подчинено небу, а небо подчинено Духу» [30] .
Словно волну мощного звука, он слышит, как отголосок этой мысли теряется в пространстве и поднимается к Богу. Однажды он был готов воскликнуть: «Природа, я познал тебя! Вот твоя тайна!» Но он сдержался. Сомнение пронзило его мозг, подобно стреле. «Перводвигателя», этого Бога, присутствующего повсюду, действующего во всех существах, было достаточно в крайнем случае для объяснения земли и ее трех царств как действующего в них универсального импульса, непосредственного и постоянного. Но достаточно ли его, чтобы объяснить человеческую душу? Леонардо верил в далекого Бога, как верят в вечную необходимость, несгибаемый закон вещей. Но он не верил в душу, отделенную от тела, не допуская, чтобы она проявлялась без органов. Короче говоря, как человеческая душа, с ее сознанием и ее свободой, с ее бунтами и ее чувством бесконечного, исходит из Бога, чтобы войти в тленное тело, и что с ней будет после смерти? Между моральным миром, который освещает наше сознание, и материальным миром, который нас несет и окружает, мыслитель узрел трещину, которая разверзлась у его ног, словно черная бездна, и он погрузился в бездонные глубины. Увы! В мгновение ока Вселенная преобразилась. Что может быть великолепнее, чем звездное небо, увиденное с Земли, это небо, объятия и обладание которого ему обещала гордая наука? Но земная природа, увиденная с небес Духа, природа, увиденная в ее внутренностях и ее мастерской, – что за устрашающая пропасть и что за ад! Леонардо обнаружил там теперь в их изначальных формах нечистые силы, чью игру он наблюдал на всех ступенях общества, с которыми он соприкасался на всемирном карнавале, но от которых всегда отворачивался в погоне за своей мечтой о красоте.
Погруженный из величия небес вновь в одиночество души, он оказался лицом к лицу с тайной Зла , прилепившейся, словно язва и словно ненасытное чудовище, к Природе и человеку. Его тетради содержат следы этого трепета. Там написано: «Человек и животные – проход и проведение пищи, прибежище смерти, зерна тления, делающие жизнь из смерти других». Он ищет в этой идее объяснение того, что Природа изобрела смерть, чтобы увеличить жизнь. «…Земля ищет прекращения своей жизни, желая непрестанного умножения».
Леонардо да Винчи. Штудии
выражений лиц и карикатуры.
Венеция, Академия
Щедрая в отношении видов, она также является для огромного количества людей жесточайшей мачехой. Леонардо не уклоняется от этой проблемы. Он берет быка за рога и сражается с ним лицом к лицу. Он пишет: «Препятствие не остановило меня. Каждое препятствие преодолевается твердостью. Не сворачивает тот, кто смотрит на звезду». Он понимает все же, что опыта и разума недостаточно, чтобы решить эту проблему, и что только интуиция может проникнуть в тайны Природы. Вот почему он прибегает к помощи искусства, чтобы раскрыть эту тайну. Наука может манипулировать с материальными опытами и разумом, она проникнет всегда лишь во вторичные причины Природы, тогда как искусство, если это великое искусство, может коснуться первопричин и дать им выражение, одновременно символическое и живое. Да Винчи, к несчастью, уделил больше времени науке, чем искусству, пренебрегая, таким образом, своим истинным призванием, и от этого мы много потеряли. Живопись играла лишь вспомогательную и побочную роль в его многообразной деятельности. Надо ли еще добавить, что изрядное количество его шедевров было потеряно или разрушено, словно Природа, раздраженная тем, что ее застигают в ее секретах, ожесточенно разрушала разоблачающие образы того, кто так хорошо умел ее разоблачать. Но картины и рисунки, которые остались нам, стали оттого еще драгоценнее. Они представляют в его труде окошки, пробитые его божественным гением в тайнах Природы и души. Таинственно, но непобедимо они приводят нас в мир первопричин и нас там завораживают. Такова уникальная и высшая прелесть Леонардо.
Тайна Зла уже ему являлась, он в этом не сомневался, когда подростком он нарисовал на щите ужасное чудовище, состоявшее из наиболее уродливых животных. Это было открытое Зло Природы. Позже, в возрасте размышлений, он был призван изучать искажение человеческой мимики под действием дурных страстей. Отсюда многочисленные карикатуры голов стариков, которые находятся в его коллекции рисунков. [31] Это было Зло, изучаемое в человеке. Теперь, после длительных раздумий в своей мастерской монастыря Сан-Амброджо, его взгляд внезапно обратился к допотопному прошлому человечества, к мистической и религиозной традиции. Спускаясь в темный лимб, он почувствовал, что уловил опасные силы в темной пещере, где они скрывались. Так, некое синтетическое видение явило ему тайну Зла в тройной форме Змеи, Дракона и Медузы . Эти существа, фантастические и в то же время реальные, полные жизни, преследовали его до дрожи, до ужаса. Но он считал, что победит их, поняв до конца и выразив их с помощью искусства.
Если самые замечательные животные земной фауны, лучше всего представляющие творящую эволюцию: бык, лев и орел, – имеют эзотерический смысл в религиозных традициях и символизируют некоторые духовные силы Космоса, то змея играет там роль тайной противоположности, но роль столь же необходимую, сколь и важную. Она является одновременно низшим существом из-за способа передвижения и высшим благодаря своей мудрости, которой есть немало доказательств. Ее извивающиеся движения символизируют идею проникновения во все трещины, а ядовитое жало, которым она защищается от врагов, вызывает идею Зла. Это не мешает тому, что индусы и египтяне, как и все древние народы, изображали вечную жизнь в виде
Леонардо да Винчи.
Штудии движений кошки и поз. Фрагмент с изображением дракона. Виндзор, Королевская библиотека
Дракон – это змея, достигшая наивысшего могущества, змея, вооруженная когтями и крыльями. Он существовал некогда на земле и повергал в ужас всех остальных животных своей страшной силой. Палеонтология обнаружила его останки. Мифология, сохранившая память о нем, сделала из него символ чудовищного истребительного эгоизма, образ неумеренной гордыни, Зла, воплощенного в его мужской форме, Зла деятельного и разрушающего. Поскольку дракон оставался традиционно самым страшным и опасным животным, мудрецы и поэты создали из него образ неутолимой гордыни и убийственного эгоизма. Поэтому каждый человек несет в себе семя этого инстинкта, порождающего все дурные страсти, поэтому освободители из языческой или христианской легенды: Гераклы, Персеи, Ясоны и святые Георгии – должны были убить страшного дракона, прежде чем завоевать венец героя или ореол святого.
По этой причине дракон и занимал интуитивный гений Леонардо. Он стремился вызвать из него живой и натуральный образ, показать его таким, каким он должен был существовать. Воссоздать его из всех кусков – не значит ли это понять его? В свою очередь, художник хотел таким образом умерить Зло в зародыше, поймать чудовище в его пещере. Он изображал дракона много раз. Почти все рисунки утрачены; сохранился лишь один. Я некогда видел его во Флоренции, в витрине галереи, соединяющей Уффици с палаццо Питти через старые лавчонки Понте-Веккио. Это всего лишь карандашный эскиз на старой пожелтевшей бумаге, но что за жизненная сила в этом наброске! Он представляет борьбу птеродактиля со львом. Дракон летит над царем зверей и его преследует. Лев стелется над землей, как кошка. Он отступает, но оборачивается растрепанной головой к чудовищу, которое угрожает ему клювом и когтями. Чувствуется, что он готов отскочить при первом укусе и свернуть шею крылатому ящеру, который извивается и извергает из пасти огонь и яд. Этот дракон тем могущественнее, что в нем нет ничего условного. Он устрашающе живой. Кювье не сохранил бы его лучше. Мясистая и мускулистая, эта удивительная птица обладает гибкостью стервятника, а ее голова ящера выражает столько же ума, сколько и свирепости. Удивительный образ Зла, сознающего свою силу, атакующего с королевским мужеством захваченного внезапно во сне.
Каким будет исход битвы? Будет ли дух сильнее материи? Леонардо оставляет нас в сомнении. Показав черты Зла, он проник в его тайную природу, но еще не догадался о смысле его существования в Природе и в человечестве. Недостаточно его видеть и понимать, нужно сокрушить его в самом себе, чтобы восторжествовать над ним: только мертвый дракон поверяет свою тайну тому, кто его пронзил и кто попробовал его крови.
Итак, Леонардо желал далее углубиться в тайну и погрузился в ночные размышления в монастыре Сан-Амброджо. Тогда Гений Зла, который ему являлся в своем мужском обличье под видом дракона, явился в своем женском воплощении, в образе Медузы.
Горгона с Пегасом.
Фрагмент акротерия храма Афины в Сиракузах. 1-я пол. VI в. до н. э. Сиракузы, Археологический музей
Миф о Медузе – один из тех, которые поэзия оставляет в тени, но который тем не менее играет важную роль в символике античности и который современное искусство лишь слегка затрагивает. Если Дракон представляет во всемирной мифологии мощь индивидуальности, доведенную до страшного бешенства эгоизма и господства, то Медуза олицетворяет рецептивную способность Природы, ее слепую страсть стать оплодотворенной, доходящую до сексуального безумия. Мужская форма Зла – гордыня, его женская форма – сладострастие. В мифе о Медузе греческий гений повествует в аллегорической форме, как эта первобытная сила могла родиться и развиваться в первобытной природе задолго до того, как проникнуть в человечество. Прекрасная Медуза изначально – не чудовище. Это прекрасное и благодетельное божество, призванное сообщить всем существам желание родить детей и силу размножения. В этом качестве греческие поэты и художники изображали ее с телом змеи, оканчивающимся огромной женской грудью. Столь прекрасной была верхняя часть ее тела, что с ней соединился Нептун [33] на лугу, покрытом цветами. От этого брака родилось радостное племя Тритонов и Нереид. Но, оставшись одна, любопытная и ненасытная богиня призвала Титанов и с их помощью населила мир множеством чудовищ. Из-за этого разгневанные боги низвергли ее в бездну хаоса. Но она сохранила силу соблазнять; в отместку она приобрела силу убивать. Она непобедимо привлекала, парализовала взглядом, затем отравляла своим дыханием и убивала своим объятием любого, кто к ней приближался. Прекрасная Медуза превратилась в страшную Горгону. Вместо того, чтобы быть источником жизни, похоть стала смертоносной. Тогда боги решили покончить со злой богиней. Руководимый Палладой, герой Персей застиг Медузу во сне и отрубил ей голову. Внезапно из потока крови, хлынувшего из обезглавленной шеи, возникли два прекрасных скакуна, конь белый и конь рыжий, Хрисаор и Пегас. Первый был Свет, разгоняющий тучи Хаоса; второй был Поэзия, которая одним прыжком поднимается до небес. Так из полового инстинкта, покинутого злыми силами снизу и направленного ввысь, рождаются очистительные силы физического и духовного мира: Свет и Мысль! Но в судорогах агонии поднявшиеся и шевелившиеся волосы медузы превратились в клубок змей, ядовитые воплощения ее последних мыслей. Тогда Афина взяла кровоточащую голову Горгоны и поместила ее на свою эгиду. Отныне Медуза не убивала больше смертных своим взглядом, но ее растерянное лицо, укрепленное на эгиде Афины, служило средством против лжецов и злодеев в битве за справедливость и Свет!
Понимал ли Леонардо полностью миф о Медузе, как мы это только что сделали? Можно поверить в это, зная, какое страшное влияние оказывал на него этот мифологический образ. Вазари рассказывает, что во дворце Медичи была голова Медузы, нарисованная да Винчи на выпуклом щите. С другой стороны, в Виндзорской галерее находится рисунок Леонардо, изображающий Нептуна в его повозке, окруженного морскими коньками. Может быть, это был набросок свадьбы Нептуна с молодой морской богиней до того, как она стала Горгоной. Но можно ли вообразить лучший сюжет для его фантазии, чем Персей, застающий спящую Медузу в ее пещере! И лучший, чем эти два огненных скакуна, возникших после отрубания головы из дымящейся крови прекрасного чудовища, прорезающих лазурью ночь хаоса, подобно двум взрывам! К несчастью, все наброски, которые он должен был создать на эти темы, не сохранились. Нам остается лишь знаменитая картина из галереи Уффици, представляющая на небольшом холсте отрубленную голову Горгоны в натуральную величину.
Словно страшные развалины, этот шедевр предоставляет нам квинтэссенцию мифа в его пугающих останках. Вопреки всему, в этой голове Горгоны, агонизирующей в крови, есть грозная красота. Потухшие глаза, зеленоватый оттенок, асфиксия – эта ядовитая атмосфера излучает ужас. Волосы, только что ставшие змеями, скручиваются, запутываются, умножаются, завораживают своими головами, обращенными к зрителю. Эти запутанные змеи скрупулезно изучены в реальности в различных позах, с ромбовидным рисунком кожи, сверкающими глазами и раздвоенными языками. Кровь стынет в жилах перед этой картиной. Это кошмар в Природе. Это Смерть, порожденная Жизнью при дуновении Ненависти.
Это было последнее видение Леонардо во время его нисхождения в темные бездны Природы. Вернулся ли он оттуда удовлетворенным? Можно усомниться. Он погрузился в тайну Зла, не найдя от него исцеления. В той мере, в какой его знания возрастали, его беспокойство усиливалось. Важный пассаж, найденный в его тетрадях, доказывает, что это беспокойство иногда доходило до предела. Чувства, которые он испытывал, контрастировали с обычным спокойствием его заметок. Вулкан тлел под снегом его мыслей. Художник имел обыкновение прогуливаться в Доломитовых Альпах Фриули как для геологических исследований, так и для того, чтобы найти там пейзажи, гармонировавшие с его портретами и мадоннами.
От одной из таких экскурсий он сохранил впечатляющее воспоминание, которому придал, как мы увидим, аллегорический смысл, проливающий неожиданный свет на его внутреннюю жизнь. Послушаем этот отрывок, имеющий тяжелый ритм океанских волн: «Бурное море не производит столь великого рева, когда северный аквилон вздымает его пенящимися волнами, ни Стромболи или Монджибелло, когда серные огни, заточенные, силою прорываясь и разверзая огромную гору, мечут в воздух камни, землю, вместе с извергаемым и изрыгаемым пламенем; ни когда раскаленные недра Монджибелло, обратно извергая плохо сдерживаемую стихию, отталкивая ее к ее области, яростно гонят вперед всякое препятствие, становящиеся на пути ее стремительного бешенства. И увлекаемый жадным своим влечением , желая увидеть великое смешение разнообразных и странных форм, произведенных искусной Природой, среди темных блуждая скал, подошел я к входу в большую пещеру, пред которой на мгновение, остановясь, пораженный, не зная, что там, дугою изогнув свой стан и оперев усталую руку о колено, правой затенил я опущенные и прикрытые веки. И когда, много раз наклоняясь то туда, то сюда, чтобы что-нибудь разглядеть там в глубине, но мешала мне в том великая темнота, которая там внутри была, пробыл я так некоторое время, внезапно пробудились во мне чувства: страх и желание; страх – пред грозной и темной пещерой, желание – увидеть, не было ли чудесной какой вещи там в глубине» [34] .
Эта страница – наиболее красноречивый комментарий к его «Агонии Медузы».
В своем долгом путешествии сквозь секреты Природы Леонардо обнаружил тайну Зла. Он встретился с ним лицом к лицу, он нарисовал его образ и в некотором роде изобразил его зарождение, как никто из художников никогда не изображал. Но он не осмелился идти дальше в пещеру. Страх оказался сильнее желания. Он отступил.3. Фреска из церкви Санта Мария деи Грацие. Голова Христа и тайна Божественного
Бездна отделяет Леонардо от его великих соперников – Рафаэля, Микеланджело и Корреджо. Среди этих последних царит совершенное единство религиозной и философской мысли (что, с точки зрения искусства, есть несомненное преимущество). У Леонардо существует разрыв между мыслителем и художником. Когда вновь смотришь на его картины после того, как прочел его заметки, поражаешься противоречию между его научной концепцией Природы и духовными видениями, о которых свидетельствуют его шедевры. Эта антитеза происходит из непреодолимого дуализма его внутренней сущности.
Отметим эту существенную разницу между тремя архангелами итальянского Возрождения и волхвом, который был их предводителем.
Вопреки своей страсти к Природе, античности и жизни, вышеназванные великие художники, усердные читатели Библии и Платона, душой и мыслью еще жили в мистической традиции Средневековья, для которой Природа, сотворение мира и искупление человечества объясняются только Ветхим и Новым заветом, Богом Моисея и воплощением божественного Слова в личности Иисуса Христа. Для Леонардо, напротив, видимая природа и живое человечество были исключительными объектами его любознательности. Вследствие этого он избрал науку единственным путеводителем. Мы видели, как роковой инстинкт, предопределенное усилие связали его с этой жестокой и властной правительницей торжественной клятвой. И в своих тетрадях, содержащих истинную философию Природы, морали и искусства, он называет лишь два принципа: абсолютную неизбежность законов Природы и опыт как единственный источник познания. Вопреки этому методу, потребности его искусства, а также и тайная ностальгия постоянно приводили его к религиозным сюжетам. Более того. В его заметках есть запись, в которой острый наблюдатель и неустрашимый логик останавливаются у врат другого мира. Потрясенный несравнимым искусством Природы в ее творениях, мыслитель пишет: «Нет изобретения более прекрасного, более легкого и более верного, чем изобретения Природы, ибо в ее изобретениях нет ничего недостаточного и ничего лишнего. И не пользуется она противовесами, когда делает способные к движению члены в телах животных, а помещает туда душу, образующую это тело. И остальную часть определения души предоставляю уму братьев, отцов народных, которые наитием ведают все тайны. Неприкосновенным оставляю Священное писание, ибо оно высшая истина » [35] . Ирония в адрес невежественных монахов бросается в глаза, но преклонение перед библейским текстом, без сомнения, искренне. В целом да Винчи отстраняет теологию от своих размышлений. С другой стороны, он сознавал, что все существа были бы необъяснимы без души, которую он отказывается определить. Он признает Бога как «перводвигатель», но не занимается этим больше. Он признает душу как «труженицу тел», но не познает ее вне их. Как философ Леонардо абстрагируется от Бога, души и невидимого мира. Однако каждый раз, когда он хочет погрузиться в бездну первопричин, он находит Психею перед воротами, словно на непреодолимом пороге высшего мира. И ее появление открывает внезапный прорыв в величественный потусторонний мир.
Леонардо да Винчи. Тайная Вечеря. 1498 г. Милан, церковь Санта Мария деи Грацие
Итак, в духе Леонардо было два полюса. С одной стороны, Природа приковала его дух в своей головокружительной бездне. С другой стороны, душа, светящаяся, но неуловимая, притягивала его к утонченным высотам. Он сообщался с первой через науку, со второй – через искусство. Глубокое религиозное чувство жило в нем, но оно не было неподвижной скалой веры, затвердевшей догмой. Это чувство походило более на зеркало воды на дне бездны, готовое испариться под лучом солнца, коснувшегося его.
Это солнце должно было засиять для него во фресках Санта-Мария деи Грацие.
День, когда Лодовико Моро приказал Леонардо написать Тайную Вечерю в трапезной этого монастыря, художник вспоминал как одно из самых ярких впечатлений своей жизни. Это был мгновенный поворот его души, сопровождавшийся подъемом и просветлением. Ему показалось, что поток света вознес его из темных бездн Природы в безмятежные просторы. Вместе с тем предложение герцога разбудило величайшие амбиции художника, которые он обыкновенно подавлял в упорном поиске истины. Тайная ли то страсть или робкая надежда, но желание божественного существует во всяком человеке. Но острая мука глубокого мыслителя становилась вдвое сильнее у пытливого художника. Он страстно желал покорить высочайшие вершины, достичь высшего совершенства, наконец, утолить неиссякаемую жажду души к источнику жизни. Воистину, Тайная Вечеря, священная трапеза Человекобога, жертва воплощенного Слова, была мучительной проблемой для Леонардо. Как предшествующие художники истолковывали этот сюжет? Несомненно, с по-детски трогательным благочестием, но не затрагивая его глубины, ибо ореол поклонения, которым они его окружали, мог лишь скрыть его от них. Джотто пробудил в нем патетику, но не подверг сомнению шкалу ценностей среди апостолов и не обозначил громадного превосходства Иисуса над учениками. Одним махом Леонардо поднимается на вершину и в центр сюжета, словно орел, который со дна бездны устремляет взгляд поверх океана, окруженного горами, глядя на солнце. Писать Иисуса во время его прощальной трапезы, в ту минуту, когда Он принимает решение предаться своим врагам, значило сделать видимым психологический момент божественной драмы, совершавшейся в мире. Писать в то же время реакцию на это действие двенадцати апостолов с различными характерами значило открыть природу этого действия и его последствия для человечества, подобно тому как игра цветов в призме открывает природу света. Это было освещение Человеческого Божественным ослепительным ударом молнии. Добавим, однако, что первоначально и в соответствии со своей научной концепцией Вселенной Леонардо понимал это Божественное только как результат человеческого развития, как квинтэссенцию человека в форме совершенного Добра и высшего милосердия. Лишь позже, когда он почти завершил свой труд и не осмеливался нанести последний мазок на голове Христа, он должен был обнаружить, что в Иисусе был чудесный элемент превыше человечества и что для принесения жертвы на Голгофе нужно было быть не только Сыном Человеческим, но и Сыном Божьим. Мыслитель сопровождал художника на его вершину; но там художник доказал мыслителю, что был его господином, открывшим ему новый мир. Именно так труд стал для его создателя высшим откровением. Когда искусство отражается в мысли, виден лишь его расчлененный образ; но когда мысль смотрит на себя в искусстве, она находит там свой синтез в высшей идее.
Если миланская «Тайная Вечеря» была задумана в озарении, то ее воплощение длилось годы. Фреска должна была занять все помещение трапезной, а фигуры больше натуральной величины – давать иллюзию жизни тому, кто входил с другого конца зала. Нужно было покрыть кистью пространство в тридцать футов шириной и пятнадцать футов высотой. Это была огромная работа. Леонардо принялся за нее с необычайным рвением, какого не проявлял ни в одном своем труде, кроме портрета Моны Лизы. Он не только создал весь ансамбль на большом картоне, но и нарисовал на отдельных картонах эскизы тринадцати фигур. Затем он написал каждую голову небольшого размера в пастели, прежде чем рискнуть выполнить ее в большом размере на стене. Единственная возможность придать плотность фреске – это писать темперой. Микеланджело, Тинторетто, Мантенья и Корреджо были мастерами в этом искусстве, которое требует большой осторожности в импровизации и не терпит никаких исправлений. Леонардо, который работал медленно и хотел иметь возможность возвращаться снова и снова к своим рисункам, выбрал масляные краски, что, к несчастью, должно было вызвать быстрое осыпание его шедевра. Многочисленные головы стариков и молодых людей, которых он рисовал с натуры, служили ему основой. Взятые из реальности, но преображенные гением, они – сама жизнь. Как сказал фра Паччоли, чтобы говорить, им не хватает только дыхания, il fiato. Что касается Христа, Леонардо хорошо знал, что ему не найти натурщика, и искал идеальные линии лишь в своем воображении. Вопреки нетерпению настоятеля, находившего, что художник никогда не закончит свой труд, и благодаря умной поддержке Лодовико, художник смог закончить его не торопясь. Новеллист Банделло, видевший это своими глазами, оставил впечатляющий рассказ о его манере работать: «Леонардо часто приходил по утрам в монастырь деи Грацие; я сам видел это. Он бегом понимался на возвышение. Там, забывая позаботиться о еде, он работал, не покладая кистей, до захода солнца, пока черная ночь делала невозможным продолжать. А порой он по три-четыре дня ни к чему не прикасался; только проводил час или два, сложа руки, созерцая фигуры и, видимо, сам их критикуя. Еще я видел, как он в полдень, когда солнце в зените делало пустынными улицы Милана, выходил из замка, где он делал глиняную модель коня огромной величины (конная статуя Франческо Сфорца), как он шел в монастырь в поисках тени, а по пути делал один или два мазка кистью по одной из своих голов и уходил дальше в поля».