Прорыв
Шрифт:
– Антипатриоты, значит?
– с горьковатой усмешкой спросил Наум, задержавшись возле него.
– - Антипатриоты!
– - убежденно воскликнул щекастый и встрепенулся:-- Ты кто?!
Наум сбежал с лестницы, подумав вдруг, что Шауль, несмотря на весь свой опыт и ум, -- идиот. Советский человек может поверить соседу по кафе или пивной, прохожему, слуху, сплетне, но только не агитатору. А, может, Шауль это понимает, но... крутит колесо. Надо же что-то крутить!
Наум заглянул даже на чердак. Ни Гули, ни Сергея не было. Нигде не было...
К счастью, Наум наткнулся
Американка посадила Наума в свою машину, привезла в конторку, откуда принялась звонить в разные фонды.
– - В "Хаясе" нет!.. В "Джойнте" нет!..
– бросала она. Наум начал бледнеть, она коснулась пальцами его плеча.
– - Не беспокойтесь! В Вене прорва фондов. Есть "Рав тов" -- крайние ортодоксы, не признающие Израиля.
– - Они туда не поедут!
– - вырвалось у него.
– - Они уже пообщались с ортодоксами.
– - Ортодокс в Вене -- не то, что ортодокс в Израиле... Да-да! Есть еще "Толстовский фонд". Есть "Каритас", который берет всех... брал всех!
– поправилась она.
Ни в одном из фондов ни Геулы, ни Сергея не было. Американка заказала Науму билет на утренний самолет в Брюссель, где тоже был "Хаяс", и они вышли пройтись по Вене.
С мостовых снег сошел. На Брамс-плац еще лежал, Наум собрал с дерева, почище снежок, пожевал. В глубине скверика толпились эмигранты. У доброй половины в руках одинаковые бумажные пакеты. Изо всех пакетов торчали куры и зеленые бананы.
Американка покачала своей рыжей головой.
– - Если б вы знали, как мне всех их жалко!
Внутри эмигрантской толчеи кто-то размахивал туфлей и сапожной колодкой.
– - А, опять он!
– раздраженно сказала американка.
Оказалось, здесь, на Брамс-плац, находятся и советское агентство, и эмигрантские гостиницы. Из советского бюро выходит раз-два в неделю чиновник, одетый под сапожника. Садится в скверике. Вначале проклинает советскую власть. А затем Израиль. Вот, де, удрал из Израиля и мучаюсь тут.
Наум подошел, прислушался. Костит Израиль на чем свет стоит. Надо сказать, очень квалифицированно костит. Знает, чем задеть мятущуюся душу.
Наум тронул его за плечо.
– - Слушай, па-арень! А чего ты второй месяц подряд приколачиваешь одну и ту же подошву? А?!
От слов Наума, от тона ли, но "сапожник" вдруг нырнул за садовую скамейку и -- смешался с прохожими,
растаял.
– - О!
– воскликнула американка.
– - Вы такой мальчик?! Я вас не отпущу...
– - Тихо!
– - сказал он жестко: кто-то в толпе рассказывал о голодовке в Брюсселе. Израильтяне объявили
голодовку. Пятьсот душ...
– - "С "драконом" никуда не берут. Начали голодовку. Взрослые, дети..."
– - О чем это?
– - спросил Наум спутницу. Та закусила губу. Сообщила смятенно: -- Если ваши из Израиля только что, в Брюсселе, скорее всег их нет. Возможно, они в Риме. Наконец она признала, что есть указание. С "дарконами" - израильскими паспортами, не брать никуда. Ни-ку-да!
– - Чье указание?
Она пожала плечами.
Наум приложил к лысине платок, сразу ставший мокрым.( Вот отчего Шауль не хотел звонить в "Хаяс"? Знал, гадина, что "Хаяс" не возьмет)..
– - На мгновение он ощутил удовлетворение: легче уговорить возвратиться! Но тут же оно сменилось стыдом и острым чувством беды. "Облава на евреев? Израильский "даркон", как бубновый туз спине?.. Нет, бред! Что Шауль, полковник СС, что ли? Путают они, бедолаги... А... если не путают? От "идейных" бен гурионов можно ждать всего...
Американка тронула его за плечо.
– - Пойдемте, Наум! Я знаю одно кафе, которое...
– - Отвезите меня на вокзал. Пожалуйста!
10. РИМСКОЕ ГЕТТО
Поезд "Вена-Рим" уходил вечером. Наум прошелся по освещенному холодным дневным светом вокзалу, к которому подавали вагоны в снежных крышах. Увидел на перроне, в сторонке, плотно сбит группку пассажиров, которую туристы обходили. Такие "проводины" всегда теснили сердце: напоминали об отце, который стоял в толпе бушлатов на боковом перроне Ярославского вокзала. Наум бросился тогда к толчее, окруженной автоматчиками и немецкими овчарками, рвущими поводки. "Отец!" -- закричал... Следы от зубов овчарки сих пор остались у колена.
Вблизи русаки вовсе не походили на согнанных в кучу зеков. О, нет! Даже у измученных женщин, сердито покрикивающих на детей, глаза сияли. Возбуждение, надежда разогнули спины. Щеки горят. залось, все, по русскому обычаю, выпили "посошок на дорожку"... " Не в Воркуту этап, а из Воркуты..." -- Наум усмехнулся.
Объявили посадку, и Наум отправился в свой вагон -- спать. Проснулся рано, чуть рассвело, позавтракал в стареньком, дребезжащем вагоне-ресторане, искоса поглядывая на поля северной Италии, разделенные каменными оградками, плохо обработанные, грязные. Ветер прибил к оградам клочья бумаги, пустые консервные банки. Усмехнулся грустно: "Родное Средиземноморье..."
Поискал глазами снег. Кончились снега!..
Вагоны пошвыривало, как корабль в волну; придерживаясь за стенки, прошел в хвост поезда, куда погрузили эмигрантов.
В гостиницу Наум приехал с ними. Тот же клоповник, что и в Вене. Молодые, видел, не замечали грязных, в пятнах, стен, доставали гитары, путеводители по Риму. Пожилые, бросившие все нажитое и ехавшие к детям, воспринимали перемены куда болезненней... Никто ничего не знал. "Старожилы" советовали ехать в Остию. На электричке. Это недалеко, пригород.
– - Почта там -- Дворец культуры, -- объяснил портье в галстуке, на котором была нарисована голая красотка.
– - Там уся Одесса. Одесса знает усе!
Вся Одесса еще не пришла. Но обитатели одесского Привоза были представлены широко. На полукруглых каменных ступенях почты торговались громко и страстно, хватали друг друга за отвороты пиджаков, вопили: -- А маклерские?! Гони маклерские!..
Это сдавали квартиры, как выяснилось. Одни одесситы сдавали, другие въезжали, третьи вырывали у них "маклерские"...