Прорыв
Шрифт:
— Не ныть, Мишка! Слышь? Не ныть!
Вдвоём побежали к выходу элеватора. Подъёмник исправно выкинул наверх беседку. В каждой беседке, как стаканы в подстаканниках, стояли четыре снаряда — пуды металла и пироксилина. Взвалили беседку на тележку, покатили.
— Не ной! — скрежетал зубами Клименко. — Сейчас поквитаемся!
Японский снаряд рванул у самой тумбы орудия. В огненном шквале, казалось, ничего не могло уцелеть. Взрывная волна бросила старшего комендора на палубу. Сладковатый запах шимахи набился в лёгкие. Клименко с трудом поднялся, мотнул чугунной головой:
— Мишка, где ты?
Михеева нигде не было. Только перебитый леер змеился на палубе. Клименко глянул за борт. Зелёные воды были изрезаны скорбными морщинами волн. По ним прыгала бескозырка Михеева. С гребешка на гребешок. Словно и не было матроса.
Клименко подавил вздох, покатил тележку один. Но почему молчит его орудие? Не может быть, чтобы там никого не осталось в живых. Не может быть!
Может! Прислуга была поголовно выбита. На спонтоне — выступающей площадке под орудием — хлюпала кровь. Но 152-миллиметровое орудие — не чудо ли? — ещё исправно. А он, старший комендор Прокопий Клименко, жив.
Прокопий вогнал снаряд в казённик. Хотел перейти к механизмам наводки, но к нему уже шёл, пошатываясь, Козинцев.
— У нас откатник полетел. Не повезло! Давай на наводку стану. Только учти, у меня рука перебита.
В 12.05 «Варяг» был на траверзе острова Иодольми.
— Право руля! — скомандовал Руднев и жестом подозвал лейтенанта Зарубаева. — Сергей Васильевич, я решил ввести в дело орудия левого борта. От комендоров и прислуги жду меткой стрельбы и быстроты.
В этот момент крейсер содрогнулся от попадания крупного снаряда. Рулевой старшина Снегирёв почувствовал, как ослабло сопротивление штурвала в руках:
— Перебит рулевой электропривод! Крейсер не слушается руля!
Руднев сделал невольный шаг к Снегирёву, воскликнул:
— Что?…
Этот шаг подарил ему ещё одиннадцать лет жизни. Новый снаряд разорвался у основания фок-мачты, ударил осколками по боевой рубке. Пробить её не хватило сил, но зато несколько мелких осколков влетели в проход, ведущий внутрь рубки. Они-то и наделали бед. Первым повалился матрос Иван Костин, приставленный для передачи команд. Он шагнул следом за Рудневым, на то самое место, где секундой раньше стоял командир, и был убит наповал. Другой осколок, чиркнув по лбу Руднева, впился в спину рулевого Снегирёва. Командир «Варяга» обхватил руками голову, зашатался. К нему бросился Беренс:
— Вы ранены, Всеволод Фёдорович?
Руднев попытался отнять ладони — кровь заливала лицо. Это ослепление больше, чем сама рана, напугало его.
— Не вижу, почему ничего не вижу? — сгоряча повторял он.
— Вы в голову ранены. — Беренс платком пытался остановить кровь. — Эй, кто-нибудь, позовите врача из лазарета!
— Отставить! Там раненые! — Руднев уже пришёл в себя. Единственное, что он себе позволил, это опуститься на принесённый откуда-то стул. — Дайте мне платок, Евгений Андреевич, я сам… Вы приказали перейти на ручное управление? Скорее, не медлите, возможно, придётся управлять через румпельное отделение… Какие потери в рубке? Почему не докладываете?
У Беренса надломился голос:
— Трое убитых.
Руднев с трудом осмотрелся. Лампочки аварийного освещения тускло отражались в меди помятых переговорных труб. Тумба нактоуза расколота, пол, стены забрызганы кровью. Командир крейсера усилием воли заставил себя стряхнуть оцепенение, думать о главном — бое и израненном, терявшем управление «Варяге». Ведь впереди были камни Иодольми.
— Лево руля.
В рубке напряжённо ждали, когда видневшийся в смотровые щели гюйсшток крейсера отвернёт в сторону. Но «Варяг» продолжал накатываться на камни. Беренс бросил быстрый взгляд на стрелку аксиометра: она давно повернулась влево — значит, что-то случилось и с ручным приводом.
— Я в центральный пост!
Все напряжённо ждали старшего штурмана. Беренс вернулся, доложил.
— Оказывается, в румпельном отделении из-за выстрелов не слышали команды. Но теперь всё в порядке.
— В порядке? Ещё немного, и мы выскочим на эти чёртовы камни.
— Видимо, нас сносит течением.
— Прибавьте на левый винт ещё обороты. — Руднев тяжело поднялся со стула, вышел на середину рубки. — Впрочем, уже не успеем, распорем днище. Стоп, машина. Задний ход!
Беренс с Зарубаевым тревожно переглянулись. Наступало самое страшное: «Варяг» превращался в почти неподвижную мишень для японских орудий. Но иного выхода не было.
— Всеволод Фёдорович, — обратился к Рудневу Зарубаев, — разрешите уйти на палубу, к орудиям левого борта? Сейчас там будет ад кромешный.
Руднев хотел было удержать старшего артиллериста «Варяга», но в последний момент передумал: близился тот момент боя, когда не команды из рубки, а личное мужество и отвага во многом решали дело. Зарубаев это понял.
— Ступайте и… берегите себя, — разрешил Руднев.
В это время в рубку прибежал санитар Мишка Ушаков. Вытянулся по-уставному — и с неожиданной смелостью:
— Надо перевязаться, ваше превосходительство.
— Ступай, братец, кровь уже не течёт.
— Никак нет, дюже течёт, — настойчиво повторил Ушаков.
Руднев пристально посмотрел на санитара. В который раз он за сегодняшний день убеждался: матросы не просто выполняли свои обязанности, а делали все с какой-то доселе незнакомой радостью и основательностью.
— Ладно, перевязывай, — сдался Руднев. — Только быстро.
— Я скоро, — засуетился Ушаков. — Мы привычные. Нас доктор по-научному научил перевязывать. Будете как новый. А то матросы сомневаются. Говорят — убитый!
— Что? И молчали!
Руднев как был — в распахнутом, забрызганном кровью мундире, с волочившимся сзади шлейфом бинта — кинулся к выходу на боковой мостик.
— Куда, убьют! — ахнул Беренс.
Но Руднев уже сворачивал задрайки, толкая бронированную дверь. Внизу, на развороченной снарядами палубе, вокруг орудий суетились матросы. Командир «Варяга» наклонился — голос задрожал от напряжения.
— Братцы, я жив! Целься вернее!
Комендоры и прислуга увидели Руднева, закричали:
— Братцы! Всеволод Фёдорович жив! Целься вернее! Ура-а-а!