Прощальное эхо
Шрифт:
— А вы не боитесь, что он заявит о своем неудовольствии из-за того, что агентство не выполнило его требования? — прищурилась она.
— Да ты что! В этом то и вся соль! Никаких его требований мы не нарушаем. Ну посуди сама: тебе нет сорока лет? Языком владеешь? В обществе с умным видом держаться умеешь?.. Что, собственно, он и просил!.. Ну как, соглашаешься?
— А почему бы и нет? — Оксана улыбнулась. — Двухнедельные контракты с пожилыми английскими девственниками, впавшими в туристический маразм, на дороге не валяются.
— Значит, завтра будь здесь в десять утра, как штык. Зовут твоего клиента Томас Клертон. Приятного вам времяпрепровождения!
Маша проводила Оксану до выхода. В холле все еще сидела унылая белобрысая
— Ох, Андрей Станиславович, как вы нравитесь мне в белом халате и с авторучкой в кармане! — худенькая старушка, занимающая всего лишь на треть больничную койку, кокетливо улыбнулась тонкими темными губами. — Такой симпатичный мужчина! А как наденете эту свою зеленую униформу с этими… как их там… бахилами — так просто страх один!
Сегодня Аглая Михайловна выглядела довольно прилично и плюс ко всему прочему шутила. Хотя это как раз не показатель. Она шутила, когда ее положили на операционный стол с прободной язвой, вплоть до того самого момента, как подействовал наркоз. Заходящее солнце окрасило белую больничную наволочку в розовый и почему-то сиреневый тона.
— Ну, Аглая Михайловна, теперь я всегда буду приходить к вам только в халате, — Андрей присел на краешек стула и, взяв невесомую старческую руку, нащупал пульс. — Надеюсь, моей зеленой униформы с бахилами вы больше не увидите. Швы заживают хорошо, анализы удовлетворительные, так что…
— Так что скоро мы с вами расстанемся? — с ноткой капризной обиды в голосе подхватила старушка. — Ах, как жаль! Вы мне очень нравитесь, Андрей Станиславович. Вы милый, симпатичный мальчик. И мне будет очень не хватать общения с вами.
— И мне тоже, — ответил он почти искренне.
Нет, Андрей, конечно, не думал всерьез, что будет скучать после выписки этой старушки. Но из всех женщин, лежащих на данный момент в девятой палате, она, определенно, нравилась ему больше остальных. Койку у окна занимала дама лет пятидесяти с огромным бюстом и выпуклыми глазами. И этими самыми глазами она постоянно буравила его игриво и плотоядно. Рядом стояла кровать молоденькой пятнадцатилетней девушки, которую собственный отчим ударил ножом. Девчонка ругалась трехэтажным матом, причем в основном поминала мать и младшую сестру, «не дающую ей жить». На их фоне мягкое, шутливое кокетство престарелой Аглаи Михайловны выглядело очень выгодно. Плохо было то, что добрая и интеллигентная бабуля совершенно не могла за себя постоять. Как-то раз, то ли через неделю, то ли через десять дней после операции, когда она была еще очень слаба, ей срочно понадобилось судно. Старушка позвала няню, та сделала вид, что не слышит. Она позвала еще раз. Но у той, видно, не было настроения выносить человеческие отходы в тот момент, когда в вестибюле по телевизору показывали «Богатые тоже плачут». Просунув в дверь свою толстую, лоснящуюся харю, она спокойно заявила:
— Ничего, чай не обделаешься!
Аглая Михайловна заплакала, а соседки по палате сделали вид, что ничего не происходит. Все эти подробности Андрей узнал уже потом. В тот день он просто увидел выносящую судно медсестру Наташу, а потом, буквально через пять минут, услышал ее яростный, свистящий шепот, доносящийся из процедурного кабинета.
— В следующий раз я тебя убью, — мрачно предупреждала кого-то Наташа. — Если я хоть раз замечу, что ты, сука, обижаешь эту бабушку или кого-нибудь еще из пациентов, я тебя просто убью. Тебе трудно было задницу оторвать от стула, да? Она до сих пор лежит и плачет. Или ты, стерва, немедленно идешь извиняться, или я накапаю на тебя начальству.
Он тогда очень удивился. Эта девочка с прямой темной челкой, слегка подтянутыми кверху у висков глазами сфинкса и смешными заячьими зубами, всегда казалась ему какой-то затюканной и отчужденной.
— Санитарка просто попросила меня помочь. У нее было очень много дел, и я не видела причин ей отказывать, — сказала она и покраснела оттого, что была вынуждена соврать.
Опуская сухонькую руку Аглаи Михайловны на одеяло, Андрей подумал, что надо бы попросить кого-нибудь из сестер сделать ей стекловидное тело пораньше. Можно эту Наташу, а можно и Олесю. У Олеси, по крайне мере, руки не дрожат… Подумал и тихонько усмехнулся. Если бы еще три года назад кто-нибудь сказал ему, что всех, кроме одной, женщин он будет рассматривать исключительно с позиции их профессиональных и человеческих качеств, он бы не поверил. А теперь есть Оксана, и больше нет никого. В кармане куртки лежат аванс и премия, слава Богу, сегодня наконец-то выдали. И можно, нет, даже нужно будет обязательно повести Ксюшу в какой-нибудь ресторан в ближайший же свободный вечер. Кстати, почему не сегодня?
Оксана ждала его дома и, как ни странно, в приподнятом настроении. Она выбежала навстречу ему из спальни с книжкой в руке, спотыкаясь и на ходу пытаясь подцепить левой ногой упорно слетающий тапок. На ней были узенькие черные брючки и блуза навыпуск с яркими и разбросанными в авангардном беспорядке красно-черными квадратами. Наконец Оксана попала ногой в тапок и тут же разогналась по паркету, как заправский фигурист. Лихо проскользнув метр или полтора по полу, она с размаху ткнулась носом в его плечо и обвила шею горячими ласковыми руками. И он с какой-то щенячьей, пронзительной радостью мгновенно окунулся с головой в запах ее духов, в тепло ее тела, в ее дыхание, щекочущее где-то под мышкой. Андрей неожиданно подумал, что не сможет любить ребенка сильнее, чем Оксану. Наверное, это грех — любить женщину так, чтобы физически, а не образно чувствовать себя продолжением ее тела, ее души.
Она наконец подняла свое безукоризненно прекрасное лицо и посмотрела почему-то на его рассеченную левую бровь. Андрей тихонько улыбнулся. Синие Оксанкины глаза, оттого что она стояла слишком близко, несколько были скошены и напряженно моргнули. И ему вдруг так понравилось это ее временное, секундное косоглазие, превратившее его Прекрасную Даму в реальную земную женщину с милыми, смешными недостатками. Ему нравилась ее коричневая выпуклая родинка под грудью, ее неумение и нежелание гладить рубашки. («Я боюсь утюга, — заявила как-то Оксанка, — поэтому он меня не слушается и не любит. Я вообще боюсь всего, что связано с техникой!» «То есть и стиральной машины, и газовой плиты, и пылесоса?» — с наигранной печалью констатировал он.) Она провела пальцем по его брови, пригладив волоски, и задумчиво произнесла:
— Знаешь, наверное, мне надо было в голос поплакать, чтобы в небесной канцелярии услышали и внесли в свои планы какие-то коррективы. Сегодня в «Арбате» мне предложили двухнедельный контракт — прогулки по Москве с престарелым англичанином Томасом Клертоном. Так что мы, кажется, вырываемся из замкнутого круга. Машка вернулась на работу, пока будет подкидывать мне договоры, а там, глядишь, и твой новый корпус откроют… Давай сегодня по этому поводу устроим маленький домашний праздник?
— He-а, не домашний. Ты еще только будешь богатой в перспективе, а я — Рокфеллер уже сегодня. Поэтому мы с тобой пойдем в ресторан, будем танцевать, есть деликатесы и пить настоящее, хорошее вино…