Прощальное эхо
Шрифт:
На работу утром она отправилась с твердой решимостью забыть про всю эту любовную чепуху, работать и работать, а в Андрее Станиславовиче видеть только доброго знакомого. Ей грезилось, что она сможет стать холодной, неприступной и отстраненной. Для поддержания нового имиджа Наташка вместо привычной и удобной косички-«колоска» сделала сегодня аккуратный, заколотый шпильками, валик.
Необычное оживление в отделении она заметила не сразу. Успевшая переодеться из своей канареечной кофты с металлической «молнией» в простую блузку и белый халат, Наташа вышла из сестринской, когда к ней подошел веселый анестезиолог.
— Ну что, красавица Наталья, слезы будем лить или, может быть, найдем себе новый объект для любви? — спросил он без предисловий.
— В
— В прямом, — уточнил анестезиолог. — Давай с тобой дружить!
Анестезиологу было около тридцати пяти, он был круглый, добродушный и считал себя непревзойденным юмористом. Сейчас его маленькие глазки смеялись вместе с колышущимся под стерильным комбинезоном животом. Он, как всегда, был уверен, что говорит очень смешные вещи. Наташка вдруг поняла, что же так резануло по ушам в самой первой его фразе: конечно же, это «найдешь себе новый объект для воздыханий»! Значит, не только девчонки, но уже все отделение знает про ее любовь к Потемкину. Оказывается, это вовсе не любовь, а воздыхание, как у поклонниц группы «Иванушки Интернешнл». И выглядит так же глупо и унизительно. Но, Господи, за что, почему с ней поступают так жестоко? Почему смеются, как над каким-то уродцем? Потому ли, что она уже вышла из возраста детей, которых принято жалеть, и не вошла еще в возраст молодых, здоровых, активно трахающихся женщин? Потому что она болтается где-то в невесомости со своими глупыми мечтами и надеждами, но зато без постоянной московской прописки?
Из ниоткуда возник цокот каблуков. Наташа обернулась. От поста к ним торопливо шла хорошенькая Жанна. Глаза ее, гневные и испуганные, были обращены на анестезиолога. Наверное, она слышала весь их краткий разговор. Сейчас она с решительным видом привычно крутила пальцем у виска, и жест этот явно предназначался не Наташе.
— Ты что, совсем с дуба рухнул? — громким шепотом осведомлялась она, не прекращая движения.
— А что? — оправдывался анестезиолог. — Вы же сами говорили, что все это так, шутки.
— Иди отсюда, — скомандовала Жанна. На Наташу пахнуло от нее дезодорантом «Дюна» и тошнотворно сигаретами. Она почувствовала, что ее пришли защищать, как безмозглого лосенка, решившего поиграть с волком.
— Ну ладно, ухожу, ухожу, ухожу, — анестезиолог пожал плечами и развернулся. Из палаты напротив выполз больной в полосатой пижаме и направился в туалет. Теперь он был между ней и анестезиологом, и почему-то казалось, что именно из-за него она не узнает какой-то страшной тайны. Вот сейчас он широко распахнет дверь в полкоридора, и для нее закроется последняя возможность все понять.
— Паша, — отчаянно вскрикнула Наташка, впервые назвав анестезиолога по имени, — а что случилось-то?
Он обернулся. То ли выражение лица у нее было достаточно спокойное и безмятежное, то ли он сам со своими бесконечными потугами к юмору утратил ощущение реальности. Во всяком случае, сделав брови «домиком», он совершенно спокойно произнес:
— Потемкин твой наконец-то решил обжениться официально. Свадьба у него через три недели.
Жанна еще дергала ее за рукав халата, а Наташа уже чувствовала, что падает в глубокую, страшную пропасть и тоненькими Жанниными пальчиками удержать ее невозможно. Грудь сдавило так сильно и так больно, что казалось, ребра вот-вот выгнутся внутрь. Мир вокруг не изменился. Точно так же пахло омлетом из пищеблока и хлоркой из Дашиной каморки со швабрами, так же вещал разными голосами портативный телевизор из «блатной» двенадцатой палаты, так же подмигивала с потрескиванием и пощелкиванием люминесцентная лампа на потолке. Наташа вдруг поняла, что для нее больше нет места в этом мире. Точнее, место, возможно, и есть, но ей скучно здесь, как в кинотеатре на сеансе плохого фильма. Ей больше нечего здесь делать, потому что она не болеет за героев, не сопереживает им. И ей совершенно все равно, успешно ли вырежут язву из «десятой»,
— Наташка, Наташка! — обеспокоенно шептала Жанна в самое ухо. От ее дыхания становилось щекотно. — Ты что, в самом деле, так распереживалась? Корвалолчику накапать, а?.. Ну что ты, в самом деле? Это же несерьезно. Ну кто он тебе? Так, прекрасный принц из сказки…
Наташа обернулась. Вздохнуть наконец удалось, и стало немного полегче. Лицо Жанны приблизилось вплотную, и от этого ноздри ее вздернутого носика выглядели огромными, как блюдца.
— Я говорю, не переживай так!.. Это Пашка, дурак, тебя расстроил. Мы собирались как-нибудь помягче сказать. И вообще, иди-ка в сестринскую, все равно ты сейчас уколы делать не сможешь, а я подойду минут через десять… Только сиди тихо, ладно?
Наташка покорно повернулась и пошла в сестринскую. Она совершенно ясно осознавала происходящее и удивлялась, что производит впечатление сломленной горем и даже впавшей в безумие. Что имела в виду Жанна, когда попросила сидеть тихо? Наверное, она испугалась, что ей придет в голову забраться в сейф с лекарствами и заглотнуть лошадиную дозу чего-нибудь из группы А. Смешно… Разве из кинотеатра со скучным фильмом уходят, громко хлопнув дверью? Кому и что доказывать? Билетерше, зрителям? Все равно ни сценариста, ни режиссера в зале нет. Из кинотеатра уходят тихонько и незаметно, стараясь не привлекать к себе внимания. А еще кино может кончиться само по себе. Наверное, так и должно быть: рано или поздно фильмы кончаются, и ничего не нужно делать…
Она уселась на кушетку, покрытую простыней да еще сверху затянутую полиэтиленом, попробовала читать задом наперед название плаката о СПИДе. Не получилось, и сразу же стало скучно. Скучным казалось все, кроме Андрея, а о нем думать было нельзя: там, на запретной территории, зияла страшная пропасть.
Жанна пришла, как обещала, минут через десять. Сигаретами от нее больше не пахло, зато пахло жвачкой «Орбит». Видимо, прежде чем приступить к уколам, она решила зажевать табачный аромат. Закрывшись на защелку, Жанна присела рядом с Наташей.
— Ну как ты? Успокоилась немножко? — спросила она голосом заботливой матушки. — Давай поговорим спокойно.
Наташе было странно и даже смешно слушать эти глупые, никчемные фразы. О чем говорить спокойно? Как будто это Жанна собирается выходить замуж за Андрея. Она что, в силах что-то изменить? Что вообще может измениться от разговоров? Или она, словно Кашпировский, силой внушения заставит ее разлюбить Потемкина? Или расскажет о нем что-то такое, что затошнит от отвращения и в висках запульсирует спасительная мысль: как хорошо, что не я его жена?
— Мы правда не думали, что у тебя это так серьезно, — теперь Жанна говорила голосом делегата от целого коллектива. — Поверь мне, Наташка, мужиков у тебя в жизни еще будет ой-ой-ой…
— Да, будут, — послушно согласилась Наташа, с трудом разлепив губы. — И я буду так же счастлива, как вы. Только я не хочу других, и пятиминутных развлечений под душем тоже не хочу. Отстаньте вы все от меня, ладно?
— Ты еще глупая и молодая, поэтому тебе кажется, что мир рухнул, хотя, в сущности, ничего не произошло. Вы ведь с ним и десятка слов друг другу не сказали, он и не знает тебя совсем… Что, он тебя с ребенком бросил, беременную или, может, девственности лишил?.. Смотри на него гордо, весело и независимо, и нечего устраивать шекспировскую трагедию.