Прощальные слова

Райан Шери Дж.

Когда группа нацистов проходила мимо, я на мгновение обернулась, чтобы посмотреть, и, к моему полному изумлению, Чарли оказался тем человеком, которого приветствовали. На его мундире красовались металлические украшения и нашивки, а в его взгляде читались скорее годы старения, чем год, когда его не было. Я испытала шок, когда он прошел мимо, бросив на меня едва заметный взгляд из-под ресниц.

Мое сердце начало учащенно биться впервые за год, но я не знала, что чувствовал Чарли в этот момент. Не понимала, узнал ли он меня в моем нынешнем состоянии. Страшно боялась, что Чарли промыли мозги, заставив поверить, что я враг, а

не его лучший друг и женщина, которую он любил в тот последний раз, когда мы встретились. Столько мыслей и страхов пронеслось в моей голове за считанные секунды, но в то же время появился проблеск надежды, в котором я не была уверена.

Весь прошлый год я пыталась отгородиться от всего, что могло бы причинить мне еще большую боль, и не хотела позволять никому приближаться к себе настолько, чтобы снова ранить.

Следующие восемь часов я занималась своими делами, притворяясь, что это просто очередной день, но мои мысли пребывали словно в тумане. Я не знала, что думать или чувствовать.

Когда стемнело и двери медотсека закрылись, я направилась к корпусу, где содержались дети, и заглянула в окно, чтобы проверить Люси, которая начала ходить неделю назад. Она совсем не помнила свою дорогую маму, но страх и боль тоже отсутствовали в ее короткой жизни. Благодаря этому я могла спокойно спать по ночам, зная, что немецкие женщины заботятся об этих детях в ужасных условиях. Люси была самым младшим ребенком в блоке, но другие дети всегда окружали ее, заботясь, как о родной сестре.

Получив ежедневную дозу утешения при виде любимого лица Люси, я потащила свое измученное тело обратно в барак и улеглась на пол, куда меня переселили несколько месяцев назад, когда кровать заняла другая еврейская женщина. Ее привезли совсем недавно, поэтому она была сильнее многих из нас и бодрее тех, кто пробыл здесь больше года. Не стоило устраивать разборки, а если бы нас застали за дракой, это, скорее всего, закончилось бы повешением или расстрелом. Переполненность лагеря становилась серьезной проблемой, и нацисты делали все возможное, чтобы ее решить. К сожалению, это часто означало казни за мелкие проступки.

В ту ночь, когда я усилием воли заставляла себя уснуть, размышления о том, что Чарли забыл обо мне, пронзали сердце мучительной болью, и впервые после убийства Лии мне захотелось закричать о своей ненависти. Я подумала, что от крика станет легче, но вместо этого глубоко вздохнула, зажмурила глаза и попыталась отогнать эти мысли.

Я отказывалась быть жертвой нацистов или своих эмоций.

Нацисты больше не приходили к женщинам в нашем бараке, так как мы все были слишком слабы, чтобы представлять для них интерес, по крайней мере, мы так считали. Поэтому вторжения посреди ночи стали редкостью. Однако никто и на дюйм не сдвинулся бы с места, если бы дверь открылась.

Нас всех запугали, вынуждая притворяться, что мы безжизненно лежим на полу. Не зная, что и думать, я испугалась, когда мое тело подняли одним движением руки прямо с земли и перекинули через крепкое плечо. Я изо всех сил старалась не закричать, понимая, что это ни к чему хорошему не приведет. Нацисты брали то, что хотели, когда хотели, а крики только усугубляли ситуацию.

Когда меня выносили на улицу, я держала глаза закрытыми. Я молилась, чтобы рука, обнимавшая меня, принадлежала Чарли, но он едва заметно дернулся, когда проходил мимо меня. Надежду на то, что он жив, затмил новый страх,

что он превратился в такое же чудовище, как и все остальные. Если это так, я бы не хотела его знать и предпочитала бы думать, что он мертв.

Меня опустили на землю, я все еще не понимала, где нахожусь, но отказывалась открывать глаза. Если меня собирались казнить, я не хотел смотреть, как это произойдет. Последняя частица власти над моей жизнью, и я ни при каких обстоятельствах не позволила бы им отнять ее у меня.

— Ты жива. — Его голос прозвучал хрипло, словно он болен, но я узнала его. Я нервно открыла глаза, заставляя себя посмотреть в лицо реальности. Поначалу мне с трудом удавалось разглядеть что-то, настолько сильно я сжала веки, но когда в глазах прояснилось, а свет от луны помог осветить закрытое помещение, я увидела почти незнакомого мужчину, которому принадлежал этот голос. На его лице виднелись следы шрамов, как будто кто-то взял ножи и провел ими по его коже. Я протянула руку, чтобы потрогать шрамы — следы вмятин и выпуклости кожи.

— Что они с тобой сделали? С тобой все в порядке, Чарли? — Мои слова, пропитанные страхом, парили над нами в густом влажном воздухе. Он не ответил. Вместо этого провел пальцем по моей скуле, и из его глаза скатилась слеза. — Чарли, поговори со мной. — Как мне казалось, прошла целая вечность. Мне стало не по себе от его молчания, и я подумала, что никогда не должна была так привязываться.

— Нам нужно бежать, — наконец сказал он.

Облегчение захлестнуло меня с такой силой, что я почувствовала себя так, словно меня разрывает изнутри. Я осталась здесь ради него, потому что дала обещание, и стало очевидно, что он тоже держит свое слово.

— Спасибо, — прошептала я.

— Красный Крест объявил о посещении этого лагеря, и эсэсовцы вносят радикальные изменения в его внешний вид, чтобы обмануть их и заставить поверить, что это гетто, которым они его провозгласили. Насколько я понял, всех, кто покажется больным или умирающим, немедленно переведут в другие лагеря, а ты, Амелия, попала в список на отправку в Освенцим в конце недели, — сообщил он.

— Освенцим? — переспросила я. — Что это такое? Это новое гетто?

Чарли покачал головой, и на его лицо, как темная тень, легло страдальческое выражение.

— Это лагерь смерти, Амелия. Туда свозят всех евреев, когда их переводят отсюда. Их заставляют работать в гораздо худших условиях, чем здесь, и они ждут, пока их не загонят в камеру, наполненную ядовитым газом.

— Джейкоб, — прошептала я. Во мне теплилась надежда, что он где-то жив, но в этот момент все стало ясно…

— Он был отравлен газом второго марта прошлого года.

Я не могла кричать, не могла дышать, но и не позволяла себе сломаться. Ничего не могла сделать, кроме как смотреть в глаза Чарли, злясь на мир, в котором вынуждена была оставаться, пока все мои близкие покидали меня.

Еще один кусочек сердца, который я потеряла. Мое сердце уничтожили, как и мою жизнь.

— Они все ушли.

Чарли наблюдал за тем, как я оплакиваю Джейкоба, молясь, чтобы он оказался в лучшем месте. Приходилось избегать мыслей о том, через что ему пришлось пройти, какие страдания он пережил.

— Прости меня, Амелия. — «Прости». Никогда не понимала этого слова и вряд ли когда-нибудь пойму.

— Когда мы покинем это место? — спросила его.

— Как только сможем, — отозвался Чарли.