Прощальные слова
Шрифт:
Лифт привозит нас на этаж реанимации, и Джексон ненадолго останавливается, глядя на меня с болью в глазах.
— Мне очень жаль, но я не могу тебя туда пустить. Таков протокол. — Он передает мне сумку и открывает дверь в комнату ожидания.
Я киваю дрожащим подбородком и вхожу в пустое пространство, ставшее слишком хорошо мне знакомым за эту неделю.
Поставив сумку на пол, я достаю телефон и набираю мамин номер.
Когда она отвечает на звонок, голос у нее растерянный.
— Мам, — тихо говорю я, стараясь не напугать ее больше, чем, возможно, уже испугала. — Бабушка упала, и мне нужно, чтобы ты приехала в больницу.
—
— Я не знаю, мам. Просто приезжай сюда, хорошо? Пожалуйста, веди машину осторожно… прошу тебя.
Она кладет трубку, не попрощавшись, и я знаю, что она будет гнать по шоссе, как маньяк. Я буду очень волноваться, пока она не приедет — не хочу, чтобы с ней что-нибудь случилось.
У меня голова идет кругом, и я не могу придумать, как успокоить себя, кроме как вышагивать по комнате, пока не начнут болеть колени. Знаю, что Джексон скажет мне сразу же, как только все узнает, но не знаю, сколько времени пройдет, прежде чем это случится.
Наконец я опускаюсь в одно из кресел. Задеваю ногой ручку сумки, и она падает, дневник бабушки вываливается на пол. Нагнувшись, чтобы поднять его, я прикидываю, смогу ли читать прямо сейчас. Бабушкина история не приносит мне успокоения, а лишь напоминает о том, как много ей пришлось пережить, и как нелепо было бы умереть из-за собственного стального сердца после всего, что она перенесла.
Удастся ли ей избежать смерти во второй раз? Я зажмуриваюсь, чтобы не потерять надежду, и решительно открываю дневник.
Глава 19
Амелия
день 521 — Май 1943
Меня потряхивало с самого утра. Не в силах сосредоточиться на работе, я просто задавала первый вопрос из своего списка каждому стоящему в очереди человеку. Все они, казалось, плавились от апрельской аномальной жары. Старики падали на землю быстрее обычного, как минимум пятьдесят тел пришлось оттаскивать за ноги. Нацисты не проявляли ни сочувствия, ни эмоций. В их понимании, евреи не более чем грызуны. Чарли был исключением, но благодаря ему я задумалась, есть ли еще такие солдаты, как он. Понять, кто в душе по-настоящему ненавидит, довольно сложно, ведь этих солдат обязали вести себя подобным образом. Наверное, среди них были и те, кто не хотел участвовать в этом, и те, кто искренне нас ненавидел.
Впрочем, я знала, не стоит испытывать судьбу в общении с кем-либо из них, поэтому не делала ничего, кроме той работы, которую мне поручили больше года назад. Остается только гадать, почему я попала в список на перевод — зачем нужно убивать работоспособную, трудолюбивую женщину. Наверное, моя удача, если так можно сказать, иссякла.
Пандемия тифа в лагере приобрела массовый характер, и всех заключенных поголовно обрили. В нашем бараке паразиты еще не завелись, потому что симптомов на тот момент ни у кого не наблюдалось. По возможности я держалась на расстоянии, когда рядом оказывался зараженный вшами человек, зная, что паразиты легко путешествуют с одного тела на другое, но никакой реальной защиты у меня не было. Тиф быстро распространялся по лагерю, из-за чего все больше заключенных умирали в ожидании медицинской помощи, хотя ее не было, и, по крайней мере, нам она не полагалась. Выявить зараженных становилось все легче и легче: маленькие красные бугорки, высокая температура, рвота, а некоторые
В тот день очереди были короче, и я опасалась как раз того, о чем говорил Чарли накануне вечером. Должно быть, в лагерь смерти переправили большое количество евреев.
Я обещала себе не бояться любого исхода этой ночи, но не могла отделаться от мысли, каково это почувствовать пистолет, направленный в голову, или, что еще хуже, веревку, затянутую вокруг шеи, вися на столбе на поле казни. Я видела слишком много повешенных и полагала, что быть расстрелянным скорее благословение. У некоторых смерть от удушья занимала до пяти минут, и я не представляла, какими будут эти последние мгновения, какие мысли пронесутся у меня в голове, пока моя шея будет медленно и мучительно ломаться. Мне снились кошмары, и я то и дело просыпалась в поту, сжимая шею от страха, что найду веревку.
Отравление газом звучало легче, чем два других варианта, и если бы мне пришлось выбирать, я бы предпочла быстрый и безболезненный уход, но никому из нас не было позволено делать хоть какой-то выбор. Никаких правил. Все решали нацисты.
Как только солнце полностью село, я направилась в свой барак за ежедневным пайком. Возле моего блока караулил Чарли. Он проводил меня внимательным взглядом, но не успела я отойти далеко, как меня схватили сзади и потащили прочь. Такое бесцеремонное обращение всегда вызывало негодование. Это причиняло мне боль, но не физическую, а эмоциональную. Я понимала, что с другими поступают так же, но с ненавистью и злобой, и это пугало и огорчало меня.
Чарли уперся кулаком в мое плечо, увлекая меня за собой. Я прекрасно знала, что не стоит задавать вопросы, и молчала, пока мы не достигли здания, в которое меня раньше не приглашали и не затаскивали. Я шла только туда, куда мне говорили, если, конечно, Чарли не приводил меня на место.
Мы спустились по лестнице, что вела под землю, и Чарли осветил пространство своим тусклым фонариком. Мы наткнулись на десятки ящиков с вещами. Я не могла разобрать, что находится в них, но, подойдя ближе, обнаружила, что они заполнены и рассортированы по категориям: очки, волосы, вставные зубы, золотые зубы, украшения, обувь и одежда.
— Что все это значит? — спросила я.
— Не сейчас, — поспешно ответил Чарли. В его голосе звучала злость, а может, он просто нервничал, как и я. Обычно он вел себя вполне спокойно, но не в этот вечер.
— Нет, я хочу знать, что это такое. — Конечно, я догадывалась, что это было, но мне нужно услышать это вслух.
— Вещи погибших, — прошелестел он сквозь учащенное дыхание.
— Что, прости? Они хранят их здесь и раскладывают по ящикам?
— Да, Амелия. — Его ответ звучал предельно лаконично, и я расценила эту реплику как намек на прекращение дальнейших расспросов. Раньше я никогда не боялась испытывать свои границы с Чарли, но теперь, когда на кону стояли наши жизни, все было иначе.
— Мешок с картошкой? — спросила я, наблюдая, как он берет два и перекидывает их через плечо.
— Да, — ответил он, не став уточнять, зачем они ему нужны. За год до этого дня я бы испугалась. Возможно, не смогла бы игнорировать недоверие, но я должна верить, что Чарли знает, что делает. — Прошу, побудь здесь, пока я займусь спасением Люси.
— Как? — спросила я, хотя на самом деле мне следовало прекратить задавать вопросы.
— Амелия, пожалуйста, доверься мне. Я вернусь минут через десять.