Прощание кремлевского диггера
Шрифт:
– Алло, Лена? Вы можете спускаться. Я у вашего подъезда.
У меня упало сердце. Молниеносный звонок Дани мог означать только одно: лэптопа у братьев действительно нет. Четырех минут тридцати секунд, по моим прикидкам, могло хватить только на то, чтобы, с трудом протискивая кузов голливудской машины в соседний переулок, выехать на Биалик, подъехать к кафе, произведя все желаемые костюмированные кинематографические спецэффекты, заглянуть пронзительным, прожигающим насквозь и беспощадным взглядом в глаза брата номер один и понять, что они чисты, как у ребенка. И моментально уехать. Даже не выпив сока. За те секунды, что я бежала вниз по лестнице, передо мной зримо пронеслись все адские видения предстоящих нескольких недель: срочный вылет обратно в Москву, снова разыскивать все архивы, но их нет! – каждому журналисту или писателю прекрасно известно, что ВТОРОЙ РАЗ НИЧЕГО НАПИСАТЬ НЕВОЗМОЖНО! Можно написать уже только другую, вторую, книгу. А этого я уже ни физически, ни эмоционально не выдержу… Даня стоял прямо напротив подъезда, вальяжно опершись спиной на прикрытую переднюю дверцу лимузина.
– Вы это искали? – с абсолютно голливудской невозмутимостью в голосе спросил он и изящным жестом руки, как карточный шулер, в мановение ока извлек из-за спины через раскрытое окошко лимузина мой лэптоп. И я, еще не веря в свое счастье, как безумная бросилась к нему с поцелуями…
– Не может быть!!! Так быстро!!! Где же он был??? Вы что, так быстро съездили домой к брату?
– Нет, зачем к брату? Лэптоп у них в шкафу под прилавком спрятан был, – все так же невозмутимо отрапортовал голливудский герой. Для меня так навсегда и осталось тайной, какими конкретно методами убеждения ему удалось вытрясти из лысых братьев мой компьютер. Единственное, что я знаю, – это то, что на прощание Даня посоветовал мне:
– Ну, в это кафе, я думаю, вам больше ходить не стоит, Лена.
Я так и сделала. Случилось так, что в тот день, едва обретя свой лэптоп, я, словно под действием какой-то тайной, вдруг с силой распрямившейся каббалистической пружины, собрала вещи, переехала в отель к морю и с того дня больше вообще никогда, ни в один из своих последующих приездов в Тель-Авив не захотела видеть ни то кафе, ни Биалик, ни вообще Рамат-Ган. Но искренне надеюсь, что если бы я ослушалась совета Дани и сходила бы туда на экскурсию, то не превратилась бы в соляной столб, увидев на месте своего бывшего любимого кафе реки крови вместо свежевыжатого сока.
Кстати, книжку мою Гусинский так и не издал. Как он честно признался мне, когда на следующий день после всей этой детективной развязки я сидела и завтракала в его квартире, в высотном доме на набережной, с одним из самых прекрасных видов на Средиземное море:
– Я не хочу, чтобы потом Путину донесли, что Гусинский издал книгу Трегубовой против Путина.
– А какое вам теперь дело до Путина? – удивилась я. – Он же ведь у вас и так уже отнял весь ваш российский медиа-бизнес и выгнал из страны.
– Видите ли, я отвечаю за жизни людей, которые страдают в России только из-за того, что являются моими друзьями, – ответил олигарх-эмигрант. Я догадалась, что речь идет прежде всего о друге Гусинского и его партнере по бизнесу Константине Титове, который был посажен в тюрьму в Москве вскоре после прихода Путина к власти. Титова абсолютно все российские политики и бизнесмены в неофициальных беседах называли «заложником», захваченным Путиным, чтобы шантажировать Гусинского, заставить его отдать бизнес и манипулировать политической тональностью осколков его медиа-империи. Я была в курсе, что за несколько недель до этого Титов был освобожден из тюрьмы. Подробностей никто толком не знал, но по Москве среди бизнесменов бродили настойчивые слухи, что речь идет о сделке и что люди Гусинского ради освобождения Титова, якобы, «заносили» по всей «вертикали». Чтобы не заставлять Гусинского кривить душой, я не стала задавать ему бестактных вопросов о деталях сделки. И лишь сказала экс-олигарху, что если речь идет о спасении человеческой жизни, то я понимаю и уважаю его выбор. Свои отношения с российским президентом Путиным после всей этой истории Гусинский охарактеризовал так: – Я обещал не мешать. И не выступать ни с какими оппозиционными политическими проектами.
Подозреваю, что спустя всего несколько месяцев Гусинский слегка пожалел об этом обещании: когда в соответствии с запросом российской прокуратуры его арестовали в Афинах и чуть не экстрадировали в Россию.
Кто знает – украли бы у меня лэптоп или нет, если бы я не полетела в тот день, 24 января 2003 года, в Тель-Авив к Гусинскому? Или если полетела бы, но не к Гусинскому? А просто погреться и выпить свежевыжатого сока? Это уже вопросы для каббалистов. Так или иначе, но сейчас я сижу (или, если быть честнее – лежу) с моим лэптопом, спасенным именно благодаря Гусинскому и его рыцарю Дане. Знаете, когда пишешь книгу в лэптопе под названием LifeBook, то порой возникает странное, почти мистическое ощущение. Потому что вот я печатаю на клавиатуре фамилию «Путин» или «Гусинский», а компьютер мне вдруг заявляет, что это имя ему «неизвестно». В том смысле, что в словаре компьютера его нет. И спрашивает: «Добавить?» Признаюсь, этот вопрос лэптопа всегда ставит меня в тупик. Вот и думай после этого: кого из них вписать в «Книгу жизни», а кого не вписать? После той израильской истории (которая стала первым – и символично счастливым – приключением на пути к изданию моей книги) я вообще каждый раз открываю свой лэптоп с легким мистическим благоговением. Теперь-то я точно знаю, что этот маленький механизм (пусть даже и не похожий, по мнению израильтян, на взрывное устройство) на самом деле – какой-то детонатор, живая игра Джуманджи, ящик Пандоры. Из-за которого, как только я его открыла, со мной стали случаться самые невероятные вещи, из-за которого рвали на себе волосы столько серьезных мужчин в Кремле, из-за которого меня чуть не взорвали, из-за которого моя повседневная жизнь в родной Москве стала сколь невыносимой, столь и счастливой, и кто знает, что от него еще ждать дальше.
Вернувшись в Москву, я решила все-таки пожертвовать конспирацией и показать рукопись книги кому-то из русских издателей. Например, я знала, что самым крутым и богатым издательством на российском рынке считается «Вагриус». Именно ему Кремль доверил издание предвыборной книги Владимира Путина, когда Борис Ельцин сложил с себя полномочия президента и возложил их на преемника. Однако возглавлял издательство «Вагриус» человек, являвшийся одновременно еще лучшим другом и официальным заместителем российского министра печати и информации. Поэтому сомнений на тот счет, где окажется моя рукопись максимум через 15 минут после того, как я ее покажу этому издателю, не было: на столе у Путина. Вторым по респектабельности в московской тусовке считалось издательство «Захаров», названное так по фамилии его владельца Игоря Захарова. Среди московской интеллигенции Захаров имел репутацию либерала: незадолго до этого он издал книгу юмориста Шендеровича о том, как Путин закрыл оппозиционный телеканал НТВ, а также книгу Анны Политковской о Чечне. «Если уж тебя Захаров побоится издать, значит, никто больше в России не издаст», – сказали мне друзья. К нему я и решила обратиться. Меня ждал сюрприз. Как только я позвонила Захарову (с которым я не была до этого знакома лично) и назвала свою фамилию, издатель воскликнул:
– Ну где ж вы так долго пропадаете? Мне уже все уши о вас прожужжали – а вы все не звоните и не звоните!
– Это кто же вам обо мне говорил? Гусинский? – изумилась я.
– Ну, неважно кто. Но мне уже сказали, что ваша книга очень интересная и АБСОЛЮТНО НЕПЕЧАТНАЯ. Приносите скорей рукопись – мне уже не терпится почитать, что же там такого написано!
– Игорь, я принесу вам рукопись, только огромная просьба: ни единому человеку больше не говорите ни о ее содержании, ни вообще о факте ее существования. У меня есть маленький, странный писательский каприз: я хотела бы дожить до ее издания.
Офис издательства «Захаров» был в двух шагах от меня – в старом особняке у Никитских ворот. А издатель Захаров внешне оказался больше всего похож на старорежимного смотрителя гимназий конца XIX века: высокий, сухопарый, с длинным тонким носом и колючим взглядом из-под очков, тоже слегка напоминающих старинное пенсне. Он чинно, но кратко раскланялся и пообещал прочитать рукопись в «сжатые сроки».
Как только я вышла из издательства, немедленно пробудилось мое патологическое, не зависящее от меня, как икота, умение: по ходу сюжета беспрерывно обрастать мелкими бытовыми символическими происшествиями. У меня с хрустом, без всяких видимых причин, отломился каблук сапога. Причем случилось это не где-нибудь, а в начале той самой улицы Спиридоновка, на которой расположен японский ресторан «Изуми», где мы с Путиным дегустировали суши, и к нему я – точно так же, как и сейчас, – прискакала на одном каблуке, сломав по дороге второй. Только сейчас сапог был летний, а тогда – зимний. Таким образом, сама того не желая, я умудрилась, едва выйдя от издателя, заново разыграть одну из центральных сценок в книге, рукопись которой я только что ему отдала. Я расхохоталась, знакомым движением, прямо как лирическая героиня «Баею», сунула каблук в карман и поскакала домой, как неподкованная лошадь, раздумывая, как бы поточнее сформулировать смысл внесезонной приметы «Сломался каблук на Спиридоновке – жди проблем с Путиным?» Когда я перезвонила Захарову через неделю, он признался:
– Честно говоря, я прочитал вашу книгу сразу же, за одну ночь. Оторваться было невозможно!
У меня все внутри прямо растаяло, и я приготовилась услышать самую логичную – после такого блестящего комплимента от издателя – фразу: «Будем издавать!» Но услышала я совершенно другое:
– Но вы же прекрасно понимаете, Лена, это НЕЛЬЗЯ издавать! Лена, вы же не ребенок! Вы же лучше меня в этом разбираетесь и знаете: это НЕ МОЖЕТ БЫТЬ издано в России. Я хотел бы серьезно поговорить с вами об этом не по телефону…