Прощание с миром
Шрифт:
И вот, когда уж выходили все сроки и ничего не было найдено, нашли хорошую скалу, как раз то, что нужно, такой как раз камень, какой нужен. И нашли его не в горах, не в тайге, не там, где искали, а на равнине, где-то под Днепропетровском, в степи. Ну не то что в степи, не прямо так наверху, а все- таки в степи. Его прямо из породы выпиливали.
Ятолько тут, когда он стал говорить, сообразил, что это не кто иной, как скульптор, что он-то и делал памятник Марксу.
Чтобы доставить
К станции камень доставляли на санках. Десять мощных тягачей впрягли в санки и стали их тянуть. На земле оставался глубокий ров. Путь в сорок километров занял четверо суток.
Чтобы показать, какая это была сила и какая тяжесть, приведу такой случай. На одном перегоне неожиданно порвался трос. Концом его, как бритвой, срезало вблизи стоявшую березу.
А чтобы довезти этот камень до Москвы, была даже построена специальная платформа. Все движение было закрыто, и все встречные поезда останавливались. Паровоз должен был двигаться безостановочно — иначе прогибались рельсы и шпалы уходили в землю.
И совершенно особый рассказ о том, как везли этот камень с вокзала. Доставляли его с вокзала Рижского ночью, когда
Москва спала. Самое сложное было с площади Дзержинского скатить этот камень вниз, спустить с горы.
Трудно было его удержать.
И когда монолит этот доставлен был, когда его скатили, бросились обнимать друг друга все, рабочие и шоферы.
И теперь он стоит па площади среди Москвы...
Возникающая из камня, далеко возвышающаяся, крупная голова Маркса. Вся фигура энергичная, собранная. Он как бы на трибуне. Одна рука на стопе книг, другая — перед грудью, сжатая в кулак.
Создатель монумента более всего стремился передать это: жест опирающийся и жест утверждающий.
ЛАВКА КАЛАНДАДЗЕ
Я когда в Москву приехал, первый год на Палихе работал. И туда каждое утро трамваем ездил. Трамвай этот, наверно, оттого, что все время на подъем идет, в гору, идет очень медленно.
Идет он по Колымой Грузинской, потом по переулку Александра Невского, но 2-й Тверской-Ямской идет и потом уже но Лесной... Должно быть, самый медленным маршрут.
Одни раз я так ехал, окна трамвая были открыты, и вдруг я увидел какую-то странную вывеску. Над маленькой остекленном дверью было па писано: «Оптовая торговля кавказскими фруктами. Каландадзе».
Наверно, я сто раз не меньше, наверно,— проезжал мимо этой выноски, но только теперь ее заметил... Только теперь дошло это до меня.
За стеклом лавки, в ее окне, горкой лежали орехи, фрукты
разные, инжир сушеный...
Трамвай давно миновал этот трехэтажный кирпичный домик и уже отстоял остановку и медленно полз дальше, а я все сидел на своем месте и думал, какой это Каландадзе такой, откуда
Чушь какая-то, право же, нелепость! В Москве оптовая торговля какого-то Каландадзе!
Потом я вышел и забыл про вывеску. Но каждый день теперь она попадалась мне на глаза. И, не в состоянии будучи объяснить появление столь странной вывески в современной Москве, я начал строить всякие догадки и предположения.
И не мог ничего придумать другого: решил, что это старый, дореволюционный частный магазин. Частный магазин, который каким-то образом забыли ликвидировать... А что еще могло быть! Единственный частный магазин в Москве.
Чепуха, конечно... Но дальше этого фантазия моя не шла.
Ядолго еще ездил по этому маршруту и, замотанный, заваленный работой по горло, так и не удосужился слезть однажды с трамвая, посмотреть, что же там такое, почему Каландадзе открыл в Москве частную лавочку. Помню, несколько раз обещал себе встать пораньше, чтобы сойти на той остановке...
Может, я все-таки сделал бы это, но вскоре я оставил прежнюю работу и теперь по преимуществу пользовался троллейбусом и ездил другими маршрутами.
Япозабыл бы о необыкновенной и необъяснимой вывеске на домике по Лесной улице, но дочка моя, которая теперь учится в том лее районе, рассказала мне, как она однажды шла и увидела в окне все эти сладости — и урюк, и финики, и орехи фисташки, и инжир, и чернослив — все, что она так любит, и не утерпела, зашла. Зашла и даже растерялась. Она даже испугалась, в лавке никого нет, а сладости те — прямо в мешках, на полу стоят...
Странный дом.
Ятак бы ничего и не узнал, но неожиданно в один прекрасный день все разъяснилось. Перелистывая один школьный учебник, я прочел о большевистской нелегальной, подпольной типографии, в дни Пятого года устроенной в Москве — в лавке Каландадзе.
Значит, там музей сейчас!
ВЕРЕВОЧКА
Ястоял на палубе, на носу парохода. Дело было во второй половине дня. Через бурный и неширокий Керченский пролив мы плыли верных три часа. Не меньше.
Битком набитый пароход нас вез из Керчи на станцию Сенную.
Ятак-таки ни разу и не спустился вниз. Ястоял, опершись о борт, и смотрел в море, в воду, куда чаще всего и смотрят, когда стоят вот так, опершись о Порт.
Вдали уже вырисовывался болеющий на солнце городок-поселок. Он уместился весь в раковине круто изогнутой круглой бухты. Уже даже видна была его длинная, далеко уходящая в море эстакада.
День был чудный, и небо, и море... Всё в самом лучшем виде.