Прощание с миром
Шрифт:
попадался.
Так он, паренек этот наш, в полевой кухне и приехал с нами на фронт, так он у нас и остался. Прилепился, прицепился. Прижился и жил у нас в части, делил с бойцами и кров, и пищу, и ложе в землянке, пока шла война.
В НАШЕМ ДВОРЕ
Явсе никак понять не мог: с чего бы все ребята в нашем дворе вдруг начали строить. Признаться, я даже забыл, что рядом с нашим двором, по соседству с ним,— неразобранная старая развалина. Еще с войны осталась... Иду вечером по двору, а по двору и пройти нельзя: везде кирпич,
Лешка наверх, на кладку влез, Филька — он долговязый, он и тут сумел перехитрить, перерасти своего старшего брата,— услужливо подает ему снизу кирпичи. Мигом забросили все свои игрушки и самокаты.
Бабка обед им прямо на стройку приносит.
Особенно Филька этот меня удивил. О Лешке я не говорю,
Лешка всегда был трудолюбив, вечно копался в своем песочке в углу двора. Ну а от Фильки я этого не ожидал, несмотря на свой драчливый характер, Филька все больше дома сидел. А сегодня утром выхожу, а Филька этот, маленький, уже во дворе, с ведром и совком стоит возле этой ихней кладки. Шмыгает своим красным носом и говорит мне:
— Япервый. Никого еще детей нет...
Так и сказал: детей.
Долго я не понимал, в чем дело, с чего бы у ребят такой задор появился?
А оказывается, экскаватор за стеной у нас вторую неделю копает...
ВОВКА ПРИЕХАЛ
В одном южном селе живет у меня маленький племянник. Очень хороший, умный, но довольно упрямый парнишка. Его зовут Вовкой. Целый день он играет где-нибудь в углу двора, возле своего дома. Всегда один и всегда молча.
Этим летом Вовка с отцом приехал в Москву. С вокзала мы взяли такси и поехали к нам, на Ленинские горы. Вовку мы нарочно посадили рядом с водителем, чтобы лучше видел. Спрашиваю я, нравится ли ему Москва. Он сначала промолчал, вроде как раздумывал, отвечать ли ему, потом сказал, что дома маленькие. Но в это время как раз приехали мы в район, где дома восьмиэтажные и выше. Тут уж и он не мог сказать, что они маленькие.
Подъехали к шестнадцатиэтажному нашему дому и поднялись на наш тринадцатый этаж... Сразу же я подвел Вовку к окну. С высоты Ленинских гор и с высоты дома, как из самолета, видна вся Москва. Вовка внимательно, долго глядел. Потом улыбнулся, ничего не сказал.
Пошел осматривать квартиру, вертел краны. Потом мылся в
ванной, плескался и только ухмылялся про себя...
Назавтра Вовке показывали Москву. Вернулся он усталый. Яждал от него рассказов о впечатлениях, но он молчал. И я не выдержал — спросил, что он видел, был ли оп в Кремле.
— А, ничего...— протянул Вовка.
— Как так ничего!—удивленно вскричал я.—
— Видел...
— Так что же ты! Царь-колокол видел?
Да, он видел и царь-колокол.
— Понравилось?— спросил я у него нетерпеливо.— Правда, какой большой?
— Да-а,— сказал он, глотая слезы,— угол один отбит...
И тогда я понял, что Вовку ничем не прошибешь.
И еще я вспомнил, что и сам был таким.
ПОД ДЕРЕВОМ
Яприехал в Гагры, только-только приехал, не успел еще оглядеться, шел по улице и вдруг увидел одного маленького мальчика. Он сидел на тротуаре, у меня на дороге, и был весь голый. Маленький такой толстый голыш с белой маленькой челочкой. Яуж хотел было обойти но он поднял на меня сном синие, смеющиеся глаза и сказал:
— Дяденька, достань мне мушмулу!
Япосмотрел на него так глупо и спрашиваю:
— Какую тебе, зачем?
Только-только приехал, ничего еще не знаю.
Он посмотрел на меня с удивлением и сказал:
— Чтобы я кушал...
Удивился, должно быть, что такой непонятливый человек попался.
Япосмотрел наверх, действительно надо мной, над этим тротуаром, висели такие маленькие плоды, желтенькие такие ягодки, мне; незнакомые. Что мне оставалось делать! Оглядываюсь на хозяйские окна и опасливо лезу на забор, чтобы достать одну такую ягодку.
— И Тане,— сказал он, протягивая руку к ягоде.
Какой такой еще Тане? Где она, эта самая Таня? Я
ее совершенно не заметил вначале. Действительно, сидит, оказывается, такая в сторонке, маленькая еще совсем, должно быть, подружка его. Сидит и молчит!
Сорвал я и Тане. А что было делать! Пришлось и Тане сорвать.
Он поглядел, как я сорвал эту ягодку Тане, и, поглядев на меня все теми же смеющимися глазами, сказал:
— Еще!
А ну тебя, парень! Ядавай скорей убегать от него...
А ведь ждал сидел, сидел на этом тротуаре и меня высматривал. И к тем, что ростом были пониже, не обращался. Ждал, пока я подойду.
САШКА
Здесь же, в Гаграх, на пляже, познакомился я в те дни с еще одним мальчиком, лет, я думаю, одиннадцати... Он часто приходил к нам на пляж, к скале, здесь стоящей, со своими удочками, но рыболовничал как-то не охотно, всё больше лески развязывал, которые у него были все в узлах. Я, должно быть, спросил у него однажды, как у него идут дела, ловится ли что-нибудь. С этого, я думаю, и началось наше знакомство. Был он сильно конопатый, но не рыжий, как следовало бы ожидать. Голова у него была вся черная. Должно быть, отцом его был грузин. Я, разумеется, ни о чем таком его не расспрашивал, знал только, что зовут его — Сашкой.
Одет он был кое-как, в отличие от детей местных, которые тоже появлялись здесь, на пляже. Неухоженный какой-то, заброшенный, далее не всегда и умытый. Но чем-то он мне очень понравился, глаза были чистые.
Однажды, когда мы сидели тут, на берегу, я, взяв палочку и посмотрев на него, написал на песке: «Сашка...» Он испугался, решил, как видно, что я напишу что-нибудь плохое, не хорошее, может быть, даже «Сашка дурак», а я взял и написал: «Сашка — хороший парень»... Он заулыбался, обрадовался и стал, по своей привычке, заглядывать мне в глаза. Очень был рад!