Прощание в Дюнкерке
Шрифт:
— Так Франция всегда провожала своих солдат, — восторженно прошептал юноша у окна.
Лиханов опустил голову, чтобы не видеть его слез. Вспомнил себя в четырнадцатом году, вот такого же, полного патриотического порыва и желания отдать жизнь во имя защиты Родины. Стало жаль парня.
— И долго мы будем стоять, Серж? — вдруг спросил один из братьев.
«Они, наверное, помнят Марну, — подумал о братьях Лиханов. — Их патриотизм другой. Они выполняют долг, и никаких чувств, кроме горечи разлуки с мирной жизнью и близкими…» Эшелон тронулся, постепенно набирая скорость. За окном замелькали названия пригородных платформ, потом они стали попадаться все
«Куда мы отсюда? Очевидно, на Мец. Значит, уходить нужно после Меца, на первой же платформе ждать поезда на Тионвиль, там до люксембургской и бельгийской границы рукой подать. Когда это может быть?» — Фернандес посмотрел на часы.
— Куда вы торопитесь, мсье? — с легкой насмешкой спросил один из братьев. — На войну солдаты прибывают вовремя.
— Так, привычка, — бросил ему Фернандес, — но разве вы солдат? Думаю, вас ждут офицерские погоны.
— Я дорожный инженер. Очевидно, буду командовать саперами. Как и мой брат Серж — он специалист по мостостроению, — представительный господин тяжело вздохнул. — Обычно в это время мы с братом раздумываем, где бы поужинать. Мы живем вдвоем, холостяки. Но провизией запаслись. Я смотрю, вы совсем налегке. Разделите нашу трапезу, не откажите!
— Благодарю, — улыбнулся Фернандес, — командование уверило, что на довольствие…
— Командование слишком во многом нас уверяет, — усмехнулся второй брат, — слишком во многом, чтобы ему верить. Неужели вы верите, что мы сможем отстоять чехов, если все газеты разом твердят, что чехи и словаки, вместе взятые, не стоят одного французского солдата? Кто захочет после этого честно воевать? Однако командование нас уверяет, что эта война будет увеселительной прогулкой. Гитлер свернется в клубок, окруженный четырьмя армиями, и больше не высунет носа из Берлина, Мюнхена или где он там сидит. Но все это пропаганда, — он замолк и снял с полки увесистый саквояж, закрыться которому мешало длинное горлышко бутылки. — Юноша… — окликнул соседа по лавке. — За окном вы не увидите уже даже звезд.
Фернандес, Лиханов и Дорн от вина отказались. Они знали, что их ждет ночью — только не сон под перестук вагонных колес.
Поезд подошел к Мецу в три часа ночи.
Когда редкие ночные огни города совсем потерялись из виду, Фернандес поднялся, разминая затекшие ноги, — он притворялся спящим на плече у Лиханова.
— Я всегда курю в это время, привычка, прошу простить, — громким шепотом извинился перед Лихановым, и тот тоже встал, чтобы дать ему дорогу. Дорн полусонно пробормотал:
— Я с удовольствием составлю вам компанию, мсье, — для своих попутчиков они не были знакомы между собой.
— Тогда и я, — вздохнул нехотя Лиханов.
Вышли в тамбур все вместе. Дорн предусмотрительно оставил на лавке пиджак.
— В тамбуре прохладно, мсье, — остановил его Фернандес.
«Да, действительно, — подумал Дорн. — Я рассчитал неверно, оставляя пиджак в надежде, что нас здесь никто не хватится хотя бы до утра. Раз брошен пиджак, его владелец рядом. Фернандесу сейчас эта предосторожность кажется лишней. Дезертиров ищут, когда в руках у капрала оказываются лишние приписные свидетельства», — и накинул пиджак на плечи.
— Ждем первого семафора, — сказал Фернандес, — дверь открывается, я уже проверял!
Потекли минуты — длинные и тяжелые. Лиханов просматривал коридор — лишь бы капралу не пришло в голову посетить клозет или тоже перекурить. Наконец они почувствовали, как снижается скорость, впереди разъезд, он указан на карте, значит, там есть и семафор.
— Чтобы не попасть под колеса, Лиханов, нужно прыгать, как в воду с вышки, но боком, не то сломаете голову. Подождем еще, когда он пойдет помедленнее.
Но поезд вдруг остановился. Фернандес рванул на себя чугунную скобу, дверь распахнулась, свет семафора перекрыли на секунду три тени, еще через минуту вспыхнул зеленый сигнал. Дорн, Лиханов и Фернандес что было сил бежали к лесу. Пузырем раздувалась за спиной Лиханова его незастегнутая парусиновая куртка.
XXI
После встречи с Коленчуком стало ясно — Роберта подставили. И именно те силы, что подставили Роберта, умышленно теперь уводят его, Фрица Доста, с верного пути. Почему венгерский немец Ракоши из Ужгорода уклонился дать рекомендательное письмо Коленчуку? Почему напыщенный поп Волошин даже не пожелал познакомиться с приехавшим из Берлина бароном Крюндером? От людей полковника де ля Рокка тоже было немного проку. Они даже не сумели перехватить этот проклятый фургон «Хлеб из Нанта», разбежались, стоило появиться полицейской машине. Даже Коленчука не смогли найти. Даже письмо от неизвестного доброжелателя — и оно куда-то исчезло! Верно, тут замешан абвер. Коленчука абвер завербовал еще в тридцатом году, у оуновцев в Закарпатье полно агентов Канариса в инструкторах, а уж полковник де ля Рокк — что о нем скажешь, совершенно свой человек…
«Гизевиус с Канарисом вроде ладят, — размышлял Дост, прикидывая, как ему теперь выгоднее поступить, — поэтому жаловаться на происки абвера мне пока не стоит. Да и прямых улик нет. Гизевиус еще и спросите меня, почему не справился, как смел упустить Дорна. Так что нечего время терять. В письмишке было сказано, что Роберту устраивают очную ставку с Дворником. Дворника ни в Париже, ни в Лондоне нет, — уточнить эти обстоятельства Фриц поторопился, едва получил письмо, вот и потерял его, видно, в суматохе. — Значит, Роберта повезли в Прагу. Так это или нет, прояснить невозможно. Коленчук, видимо, тоже уехал из Парижа. И конечно, тоже в Прагу. Вот и мне нужно в Прагу. Но прежде следует заехать в Червоный Градек, да поскорее — уж там, в штабе Генлейна, я — свой человек. Генлейн и Краух мне помогут обязательно. Дадут людей, и как только Дорн появится у Дворника…»
В Червоном Градеке, родовом замке князей Гогенлоэ, Дост узнал, что принц Макс-Эгон с принцессой Марией отбыли в Люксембург. Тем лучше… Значит, Конрад Генлейн здесь сейчас полный хозяин. Он и держаться стал соответственно. Еще недавно это был мечущийся между Лондоном и Берлином подобострастный приживал, раболепно заглядывающий в глаза последнему инструктору из рейха. Сейчас Генлейн принимал Доста, подчеркивая свою значимость каждым словом и движением. Отрывистая речь сменилась вдруг вальяжной манерой тянуть слова, покровительственно интонировать, поглядывая на собеседника хладнокровно и барственно.
Все правильно, впрочем. Пара дней — и Генлейн — премьер. Неважно, что премьер государства-карлика, государства-марионетки. Все равно — «ваше превосходительство».
На Доста опять накатила злоба. Какой-то судетский немец, удачно вписавшийся в ситуацию, станет значимой фигурой. А он, Фриц Дост, столько отдавший движению, никак не получит следующий чин! Что уж говорить о бедняге Роберте! А все вот эти, эта грязь, всплывшая на гребне их борьбы, топит и его самого, и Роберта, чтобы занять их законные места!