Прощание в Ковальцах
Шрифт:
Два таких поселка за Вороньей горой, недалеко от Ковальцев. Лыжники тоже облюбовали Воронью гору. Зимой их тут даже больше, чем грибников летом.
Декабрь — месяц трудный. Кончается вторая четверть, надо подводить итоги. Спокойно-снисходительный, вежливый Станислав Людвигович, директор, ходит на уроки, еженедельно устраивает педсоветы, совещания, вызывает в кабинет преподавателей, чтобы двойки, которые грозят обрушиться на школу, особенно на старшие классы, превратить в мирные тройки и таким образом подготовить благополучный отчет.
В воскресенье учителя
С утра на лыжах направляюсь к Вороньей горе. Настроение у меня грустно-спокойное. Может быть, потому, что Антонина в Ковальцах. Но я не хожу к ней, выдерживаю характер.
На Вороньей горе шум и суета. Девчат, парней в разноцветных лыжных костюмах, куртках, шапочках больше полусотни, они скользят с горы, падают, друг друга поднимают, отряхивают от снега, а больше всего кричат и смеются.
Лезть в эту компанию я не решаюсь. Взобравшись на соседний пригорок, спускаюсь, затем поднимаюсь опять, незаметно наблюдаю за лыжниками. Так несколько раз. Бесконечный смех, возгласы наконец перестают меня привлекать, и через некоторое время я направляю свой путь к сосняку.
Лыжню уже кто-то проложил, идти легко. Снег еще не глубокий, поверх него торчат серые метелки разного полевого зелья. Некоторые из них обклеваны, ощипаны — семенами лакомились снегири. В таких местах на снегу остались темные точки шелухи.
В сосняке затаенная тишина. Время словно остановилось. Снега между деревьями мало, из-под тонкого наста выбиваются совсем голые рыжие проплешины засыпанной хвоей земли, темно-зелеными пятнами выделяются кусты можжевельника.
Лыжня ведет по просеке. Взгорки чередуются с ложбинами, сосняк сменяется густым ельником, зарослями чернолесья. Странно видеть знакомые места, где я еще недавно бродил, отыскивая грибы, под снежным покровом, скованными зимним сном. Они так изменили облик, что их едва узнаешь. И как-то грустно от этого, тоскливо.
Впереди две фигуры в лыжных костюмах, я невольно замедляю шаг. Сворачивать с просеки некуда, лыжники между тем стоят, о чем-то переговариваются. Теперь я хорошо вижу высокого тонкого парня — у него широкие плечи и очень узкие бедра, так что издали он похож на восклицательный знак, и девушку — она ниже своего спутника, пухленькая, в красной шапочке. Когда я поравнялся с парочкой, девушка рывком вытирала синей рукавичкой слезы...
Видно, еще одна не слишком счастливая история. Мне почему-то кажется, что похожий на восклицательный знак парень водил по улицам подружку, положив ей руку на плечо, публично демонстрируя свои чувства к ней. Мне такие парочки никогда не нравились. Хорошо, если у них все счастливо. А если несогласия, разлад? Неужели девушка может позволить, чтоб через полгода или год-другой парень водил ее по улице так же облапив?
Зацепившись лыжней за корень, кувырком лечу в снег. Поскорее вскакиваю: могут увидеть те двое, которых оставил на просеке.
Побродив по лесу, снова выбираюсь
На Вороньей горе между тем уже тихо. Лыжники угомонились. Должно быть, набегавшись, проголодавшись, сели в автобусы и укатили в город.
Подходя к шоссе, замечаю фигуру, она движется навстречу. Приблизившись, вижу, что это девушка: синий лыжный костюм плотно облегает пышный, ладный стан, лыжи красные, палки металлические, алюминиевые, но держится девушка на своих красных лыжах не очень уверенно. Да это же Антонина! Теперь, когда я совсем близко, она сворачивает, делая вид, что не имела намерения со мной встретиться.
Лыжного костюма у меня нет, собираясь на прогулку, я надел старые штаны, толстый вязаный свитер и только теперь чувствую, что нижняя сорочка, ворот верхней — мокрые. Схваченный морозцем, снег немного окреп, но по целику, без лыжни, наст не держит, я то и дело проваливаюсь и, срезав угол, отчаянно несусь на сближение с лыжницей.
Я не знаю, что скажу Антонине, но мне приятно, что она вышла на лыжах. Первый раз я встречаю ее в лесу, наедине. Это придает смелости.
— Ты хорошо ходишь на лыжах, — говорит Антонина, когда я наконец поравнялся с ней. — Думала не догонишь...
Лицо ее разрумянилось, коротко подстриженные волосы растрепались, мокрая русая прядка прилипла ко лбу. Никогда не видел я Антонину такой красивой, по-домашнему близкой.
Обида, злость, решение держаться от нее подальше, не искать встреч — все это сразу исчезает, и только радостно и тревожно бьется сердце. Я снова заворожен, взволнован, не нахожу слов, чтобы ей ответить, а те, что нахожу, не к месту.
Мы идем рядом, лыжи проваливаются в снег, но мне хорошо, я благодарю судьбу, что выпала эта счастливая минута.
— Я хотел тебя встретить в лесу, — наконец говорю я. — Часто тут ходил. Летом, конечно.
— Что было бы, если б ты меня встретил в лесу? — Слегка прищуренные знакомые глаза поглядывают на меня, кажется, с насмешкой.
— Ничего. Ты все забыла.
— Что я забыла?
— То, что мы с тобой жили на одной улице. Я пас коров... Ты приходила каждый день. Помнишь в нашем городе земляной вал? Насыпанный вокруг древней крепости. Мы там сидели...
Она остановилась. Удивленно, как будто недоверчиво, даже испуганно глядит на меня.
— Послушай, Женя... Ты говоришь в который уж раз. Ничего я не помню. Отца перебрасывали с места на место. Где я только не жила! Чуть не каждый год — новая школа, другие учителя. Хотя тебя теперь вспоминаю. Ты приезжал из ремесленного училища. Аккуратненький такой фабзайчик в черной шапке.
Она наконец сказала то, о чем я давно догадывался. Пушистоголовая девочка с толстыми ножками, косой, большими, как бы удивленными глазами и Антонина — два разных существа. Эта — видная, рослая, красивая — за ту, давнюю, ни в какой мере не отвечает.