Прощание
Шрифт:
— Что это такое? Это же не уголь! — обращается один моряк к другому. А тот поворачивается ко мне:
— Скажите, пожалуйста, — это же грязь, на что же она годится?
Я пожимаю плечами и говорю:
— Вероятно, это должно пойти на производство электрического тока, но точно я тоже не знаю.
— На производство электрического тока? — повторяет первый, и оба смотрят на меня, как будто я не в своем уме.
В столовой мы молча сидим за круглым столом, будто сговорившись основательно наводить тоску друг на друга. Старик кривит лицо, будто не зная, как оно должно выглядеть, примеряя в связи с этим различные маски. Наконец он ворчит:
— Это, так сказать, самый плохой груз, который только может быть — этот и фосфаты.
— А почему ты не возражал против этого?
— Я хотел удивить тебя, — говорит старик с вымученным налетом насмешливой улыбки.
— Что тебе прекрасно удалось. Моя ванна совершенно испачкана. Но, к счастью, камбуз, очевидно, совершенно не пострадал, — добавляю я, так как старик мрачно выглядит. — Наша яичница имеет желтый цвет, настоящий желтый цвет. И на ломтях гренок нет даже следа угольной пыли!
Старик меня даже не слушает. Мы отмалчиваемся до тех пор, пока он, откашлявшись и запинаясь, не говорит:
— Фрахтовые ставки настолько низкие, что никакое пароходство, разумно считающее, не стало бы связываться с этим грузом.
— Не хочешь ли ты этим сказать, что нелепо тащить эту штуку по морю?
— Этим я не хочу ничего сказать, — недовольно говорит старик, а затем показывает на книгу, лежащую на столе: — Что это ты там читаешь?
— «Бразильские приключения» Петера Флеминга. Я тут подчеркнул кое-что интересное для тебя.
Старик присаживается и читает себе под нос: «Многие, а точнее, большинство изделий современной цивилизации являются при поверхностном рассмотрении безобразными, но мы с полным правом не допускаем присвоения им ранга чудовищ. Самый глупый крестьянин на самой удаленной сельской дороге уделит больше внимания какой-нибудь пегой лошади, чем двадцати междугородним автобусам. Когда-то казавшаяся такой современной детская игра в восхищение научным прогрессом совершенно устарела, потому что наука надела семимильные сапоги и перескочила горизонт дилетантизма. Во всяком случае, все мы стали слишком самонадеянными, чтобы позволить „застукать“ себя в положении дикарей, разинувших рот от созерцания граммофона. Очень мало достойного внимания осталось под солнцем: „достойное внимания“ я понимаю в том смысле, который включает в себя благоговение».
Прочитав запинаясь текст, старик с мечтательным выражением на лице повторяет, последнее выражение: «„достойное внимания“ я понимаю в том смысле, который включает в себя благоговение». Благоговения здесь ни у кого нет. Даже просто уважения.
— Возможно, только у шефа. К тому же благоговение — это большое слово.
— Да, шеф — этот комический филин. Когда Флеминг это все написал?
— Подожди-ка, — первое немецкое издание появилось уже в 1939 году. Можешь еще раз спокойно прочитать. Я оставлю ее тебе здесь. Не могу же я таскать ее с собой. Но вернемся еще раз к теме фрахтовых ставок. Не должна ли компания выплатить приличные портовые сборы, если мы, как например теперь, болтаемся на пирсе?
Старик отодвигает свой стул, обдумывает какое-то мгновение и быстро говорит, будто читая:
— Регулирование портовых сборов различается от страны к стране и от порта к порту. Дифференциация сборов осуществляется в большинстве случаев — по нетто-регистровым тоннам, к которым калькулируются и пассажирские каюты.
Я киваю, еще раз поражаясь тому, насколько точно старик держит в голове то, что имеет отношение к его делу.
— Различны тарифы для кораблей в балласте и судов, перемещающих грузы или, например, высаживающих пассажиров. Пример: различие в США было однажды равно двум центам против шести центов.
Я, правда, не знаю, за что два цента или шесть центов, но я не хочу смущать старика. И вот он говорит:
— Стоимость каждого производственного дня здесь складывается для государства в приличненькую сумму.
— Но зато мы демонстрируем флаг!
— Кому же? Разве не ты сам говорил, что корабль выглядит как какой-нибудь обычный пароход? — спрашивает старик, к моему вящему изумлению. — Я тут вспомнил, — говорит он еще и при этом ухмыляется, — генеральный консул дал знать о себе, он прибудет где-то между одиннадцатью и двенадцатью. Надеюсь, он узнает наше судно.
— Смотри-ка! То, что здесь рано приступают к уборке, он, очевидно, знает.
— Можно предположить! Но он будет поражен, когда увидит эту грязь здесь!
— Дай мне знать, когда этот господин придет. Хотелось бы увидеть его лицо.
— Приходи в десять в мою каюту и познакомишься с ним. Он может помочь тебе в составлении маршрута твоего путешествия.
В своей каюте, сдув пыль с письменного стола, я пытаюсь записать то, что в последние дни рассказывал мне старик, но не получается, я не могу справиться с беспокойством, возникшим во мне.
Снова будет долгое прощание, без стиля, такое, какое у нас уже было. Прощание в Бремерхафене было скверным, но на этот раз оно, кажется, станет еще более безотрадным.
Вместо того чтобы писать, я занимаюсь самоедством: идиотская идея пройти на руках задом наперед через Африку. Без какой-либо подготовки, ноль целых шиш десятых, даже карты Африки у меня нет. Что мне до этой Африки! Когда в юношеские годы на складной байдарке я плыл к Черному морю, у меня между колен, по меньшей мере, лежал отцепленный от школьного атласа Дирке разворот: ПРИДУНАЙСКИЕ ГОСУДАРСТВА. Здесь на борту имеются только морские карты. На них нанесены только прибрежные районы, морехода не должна интересовать обстановка внутри страны.
Сойти в Дурбане — не моя идея. Африканский план мне внушил старик — сначала помаленьку, а потом все настойчивее.
Большое морское путешествие я прописал себе в качестве терапии от внутренней тревоги, и вот уже на половине пути мне надо совершить побег? Это выглядит так, будто я не могу продержаться до конца.
«Прихватить» еще этот прием, чтобы у меня сложилось представление о моих земляках в Южной Африке, а затем долой с корабля! Но до этого нужно проститься с кораблем. Так как еще раннее утро, я сначала поднимаюсь на мостик, хотя знаю, что наша ходовая рубка в гавани закрыта. Но кто-то может там наверху и оказаться. И тут я вижу в проходе старика, он тоже направляется на мостик.