Прощание
Шрифт:
Старик демонстративно вдыхает полные легкие, в то время как я стою, не находя слов. Затем я говорю:
— Он что — смеется над тобой?
— Господин генеральный консул просит посетить его в его служебном помещении, — ворчит старик.
— Ага! И как ты туда доберешься?
— Господин генеральный консул пришлет за мной машину. Ты, естественно, поедешь со мной, это я ему сразу же сказал.
— И когда?
— После обеда! Он сказал, что примерно в пятнадцать часов, в это время у него, очевидно, заканчивается послеобеденный сон.
После обеда старик остается сидеть. Он откашливается, будто после простуды, затем глухо говорит:
— Меня радует, что ты решился покинуть корабль.
— Тебе непременно хотелось бы удалить меня с корабля?
Так как старик сидит смущенный и очевидно не знает, что сказать, я прихожу ему на помощь:
— Ясно, я знаю, что своими вечными расспросами я действую тебе на нервы и потом — еще раз тот же самый длинный отрезок пути.
Теперь старик хоть улыбается и говорит:
— Ты схватил суть!
Обратный рейс будет для старика непростым. У шефа, единственного человека, с которым он мог бы поговорить, он вызывает слишком большое уважение. Врач играет в волейбол. Если бы на борту находился старый доктор, то у меня не было бы оснований для беспокойства о старике — а так?
— В офисе ты можешь попросить объяснить тебе, как ты можешь лететь, — говорит старик, когда мы уселись в автомобиль генерального консула.
В генеральном консульстве меня выпроваживают в служебное помещение с обычной примитивной мебелью соответствующего федерального управления. Старик должен беседовать с генеральным консулом один. Позднее генеральный консул окажет честь и мне.
Я честно жду, в то время как старик свидетельствует свое почтение, и листаю проспекты, лежащие на большом круглом столе. Я вижу образцовую ферму со страусиными гонками, какие-то въезды на «хайвеи» с гигантскими слоновьими зубами из бетона, летчика-парашютиста, большой бар с черными барменами. В такой бар мне меньше всего хотелось бы попасть. Я читаю: «Holiday value beginns at Holiday-Inns!» («Ценность отдыха начинается в туристических гостиницах»). Ну, в таком случае я мог бы остаться и дома: Holiday-Inn есть и в Мюнхене. И: «See South Africa in armchair comfort» («Посмотрите Южную Африку, сидя в комфортабельном кресле»).
А теперь господин генеральный консул просят меня. У него преисполненная достоинства внешность с примечательным пузом. Несмотря на это он поразительно проворен. Высокое кровяное давление окрасило его лицо в красный цвет. Похожий на тонзуру белый ободок волос еще сильнее подчеркивает эту красноту. Господин генеральный консул прежде всего рассказывает, что оба его родителя — один девяносто четырех лет, другой — восьмидесяти пяти — умерли в течение четырех недель. «И оба шесть недель тому назад!»
Старик и я сидим и храним неловкое молчание. Он что — должен мне, точно так же как господин Шрадер в Бремерхафене, окончательно испортить настроение своим «известием в черной рамке»? Какое мне дело до его умерших родителей?
Затем многословно и сильно жестикулируя, он рассказывает, что он уже четыре года в Дурбане, а «в Африке в общей сложности уже больше двадцати лет — раньше он работал в сфере помощи развивающимся странам».
Тогда он должен по меньшей мере иметь представление об Африке, думаю я и спрашиваю, какой маршрут он предложил бы мне. Он надолго задумывается, затем вскакивает и зовет секретаря, который мгновенно прибегает. Проворный парень в безупречно выглаженном костюме, как и положено дипломату, с элегантным чемоданчиком для документов в левой руке. В этом чемоданчике у него собраны расписания движения самолетов.
В то время как я стою с глупым видом, толстяк, покряхтывая, пишет правой рукой на отдельном листке список стран и городов, одновременно листая левой рукой проспекты авиакомпаний. Внезапно он выпаливает:
— Тогда в двенадцать ночи вы прибудете в Йоханнесбург… или в два часа утра в Киншасу! — итак, он решился: — Вы же в конце концов хотите увидеть Африку, — говорит он.
— И, кроме того, я привык к послушанию, — шучу я.
— Однако для предосторожности мы хотим все еще раз проконтролировать. Это сделает мой секретарь. Я передаю вас для дальнейшего информирования этому господину, — и при этом указывает на человека при полном параде. На этом аудиенция заканчивается.
На автомобиле мы возвращаемся на наш угольный пирс. У водителя наверняка длинные уши. Кто знает, не понимает ли он и по-немецки, поэтому старик и я всю дорогу молчим. Водитель своевольно выбирает маршрут, который нам не знаком. Он везет нас вокруг гигантских портовых бассейнов, теряет ориентировку и бесчисленное число раз выспрашивает дорогу к нашему кораблю.
— Хорошо, что это не такси, иначе это нам дорого бы обошлось, — спокойно говорит старик и откидывается назад на сиденье.
Но вот водитель окончательно сбился с курса. Мы стоим перед большими железными воротами. Дальше автомобиль не пройдет. Отсюда видно место стоянки «Отто Гана», Итак, мы выходим и преодолеваем гигантскую дистанцию до корабля через черную угольную пыль по железнодорожным путям. Мои прекрасные белые, недавно выстиранные брюки до высоты икр окрашиваются в черный цвет.
— Эта угольная пыль, — ругаюсь я громко, — или как там эта проклятая штука называется, это же кара божья!
Старик по-прежнему отмалчивается. Неожиданно так ворчливо, что я его едва понимаю, он произносит:
— Копченые ребрышки с квашеной капустой.
— Копченые ребрышки? Что это значит?
— Это он потребовал. Их он хочет попробовать у нас на борту. Они планируют проведение грандиозного дела. Хотят пригласить всю немецкую колонию.
— Всякий сброд? И все за государственный счет?
— А как же иначе?
— То есть, мы должны продемонстрировать флаг с помощью копченых ребрышек и квашеной капусты?