Прощание
Шрифт:
— Идиотское свинство! — вырывается у меня неожиданно.
Старик смотрит на меня удивленно.
— Что случилось? Какая муха тебя укусила так рано?
— Мухи эти — твой врач из военной авиации и его медицинская сестра! Я не могу ходить в лягушатник, так как врач во что бы то ни стало хотел сделать мне прививку против оспы, и теперь у меня волдырь на плече. Мало того. Сегодня утром сестра снимала пластырь и при этом выдирала волосы, которые она поленилась предварительно побрить. После этого она втирает мне в кожу бензин и брызгает на все это струей спрея от ран. Теперь плечо у меня горит, как огонь. Если бы при этом она с невинным видом не таращилась на меня своими глупыми телячьими глазами…
— Ну ты и разошелся!
— Этой дамочке добровольно я бы не доверил даже подравнять ногти на руке!
В одном из переходов какой-то матрос поет во все горло: «Светлый день, светлый день светит мне как сме-ее-рти сме-ее-рти тень». Глухо, как эхо в соборе, звучит: «сме-ее-рти, сме-ее-рти». Матрос поет свою песню в ритме качки.
— Вот видишь! — говорит старик.
Так как небо закрыто облаками, небо выглядит странно затемненным. Только там, где в воде возникает пена, появляются светлые молочно-зеленые пятна. Волнение моря четыре. Если ветер усилится, тогда с носа судна я буду фотографировать вертикально вниз, решаю я. Белая сумятица бурунов у форштевня судна выглядит как моментальные фотографии из истории возникновения земли, как фотографии вечности.
В столовой свободное место осталось только за одним столом с первым помощником капитана. Он ведет жаркие дебаты с ассистентами, сидящими за соседним столом. Первый выступает за то, чтобы суббота и воскресенье были рабочими днями, и эти дни добавлялись бы к отпуску. Сидящий за столом ассистентов шеф невозмутимо пропихивает вареное яйцо сквозь свою растрепанную бороду. Первый помощник обращается к старику:
— Не считаете ли вы, господин капитан, что люди должны быть заняты и в конце недели? Сначала в субботу были пять, потом четыре, затем три — а теперь два часа. В конце концов, это приведет к трениям, это же ясно!
От громкого смеха, в том числе и шефа, первый помощник краснеет. А старик лишь спрашивает:
— А что вы будете делать с пьяными? Ведь в субботу люди поддают!
Мысленно я дополняю, глядя на серые после ночных попоек лица ассистентов: «А когда же, собственно говоря, они не поддают?» А попойки в субботу и воскресенье, «настоящие» попойки, вероятно, считаются неизбежными и этот аргумент заставляет первого помощника капитана замолчать.
После того как первый помощник, выждав какое-то время, попрощался с нами, я спросил старика:
— Что он имел в виду, говоря, «в субботу четыре, три часа»?
— Дело в том, — говорит старик, — что каждый год в порту на один час сокращают продолжительность рабочего времени, так как постепенно хотят создать такие же условия труда, как и на суше. Но пока дело обстоит так. Если человек не придет из-за этого одного часа на борт, то ему вычеркивают день компенсации. Здесь первый помощник в виде исключения прав.
В нашей радиогазете, выполненных гектографическим способом листочках, раскладываемых радистом в столовой на столах, я читаю, что температура в Северной Германии составляет тринадцать градусов! Что за сумасшедшее лето.
Меня удивляет, что сегодня шеф, не выказывая торопливости, продолжает сидеть за столом, и спрашиваю его, не надеясь на успех:
— Когда я смогу попасть в камеру безопасности?
— А не начать ли нам прямо сейчас? — спрашивает шеф к, моему большому удивлению.
— Только об этом и мечтаю! — и следую за шефом. Но куда он идет? Ведь так мы не попадем в камеру безопасности?
— Сначала модель, — говорит шеф, оборачиваясь на ходу. Мы направляемся в «приемную» — это странное, бесполезное, служащее исключительно представительским целям помещение с портретом Отто Гана, выполненным в масле. Я знаю, что там, на столе, в передней части помещения, прямо напротив портрета «расщепителя ядра» под стеклянным колпаком находится модель реактора.
Шеф чуть не убегает от меня в своих «быстрых сандалиях», как он называет свою обувь. Он ведет себя так, будто нам больше нельзя упускать время.
— Говори, господин, твой холоп слушает тебя! — говорю я, когда мы останавливаемся перед моделью.
А шеф уже начал:
— Вот здесь — горячая печь. Это положение модели показывает камеру безопасности и в ней резервуар высокого давления таким, каким его можно видеть, если стоять в камере безопасности, — то есть здесь, в кольцевом пространстве между резервуаром высокого давления и первичным защитным экраном. Здесь — вторичное экранирование: шестьдесят сантиметров железобетона. — При этом шариковой ручкой шеф показывает то сюда, то туда. — В этой вторичной экранировке стоит камера безопасности — стальная конструкция тридцатимиллиметровой толщины высотой тринадцать метров и диаметром девять с половиной метров.
Я держу указательный и большой пальцы правой руки на расстоянии примерно трех сантиметров от глаз, чтобы лучше представить себе стальную стену. Шеф видит это и насмешливо улыбается.
— В камере безопасности находится напорный резервуар, а в напорном резервуаре — активная зона реактора с крепежным устройством и контрольными стержнями. Весь реактор окружен первичным защитным экраном из серого чугуна и нескольких слоев стали и воды. — Шеф отбарабанил это, будто хотел сказать: «Все это само собой разумеющееся, не будем без нужды задерживаться на этом».
— Все это представляется мне большой русской куклой, — бормочу я и чуть не прикусываю язык.
— Как это? — спрашивает шеф.
— Русские куклы, которые располагаются одна в другой…
Шеф смотрит на меня непонимающе, затем говорит так же быстро, как и до этого:
— Парогенератор и первичные циркуляционные насосы для первичной воды находятся внутри первичной защитной экранировки напорного резервуара, образуя весь первичный контур или весь первичный цикл. Все агрегаты, относящиеся к первичной системе, а также агрегаты для системы очистки блокирующей воды, осушительная система и установка циркуляционного воздушного охлаждения находятся внутри вторичного экранирования. — Шеф переводит дыхание и говорит дальше: — Этот сифон здесь, слева, является продувочным резервуаром. В самом резервуаре, то есть в продувочном резервуаре, в случае утечки может быть принят пар из напорного резервуара. Речь идет о пустом компенсаторе.
«Итак, наличествует больше для безопасности, — перебиваю я лишь для того, чтобы заставить шефа говорить помедленнее: „Speak slowly please, for havent’s sake!“ (Пожалуйста, говорите медленнее, чтобы не забыть!) так и рвется у меня с языка, но я молча проглатываю это. Если бы шеф говорил более отчетливо, я смог бы лучше воспринимать его речь. А так мне приходится сильно напрягаться.
Теперь шеф, будто поняв меня, говорит медленнее. Если он полностью повернется ко мне и я смогу видеть его рот сквозь бороду, то мне не составит труда понимать то, что он произносит менторским тоном: „Нижняя, более широкая часть напорного резервуара является здесь щитовой цистерной, экранировкой вокруг напорного резервуара. В ее зоне, то есть в зоне щитовой цистерны, находится сильно излучающая активная зона реактора, которая здесь состоит из двенадцати прямоугольных и четырех треугольных топливных элементов“ Теперь шеф отходит от модели, делает два шага назад и четыре в сторону, останавливается перед графиком, висящим на боковой стене, и говорит: