Прощание
Шрифт:
— Внимательнее надо быть! — говорю я.
Палубный матрос, пошатываясь, останавливается. Теперь он взял себя в руки, и я слышу, как он бормочет «Ага!» Теперь на корабле будут рассказывать то, что он видел. Черт бы побрал этот театр!
Я еще раз поднимаюсь на мостик, может быть, старик там, наверху. Будить его я не собираюсь. Я открываю металлическую дверь в штурманскую рубку, придерживаю ее рукой, чтобы она не гремела, и, обращаясь в темноту, говорю: «Добрый вечер!»
«Добрый вечер!» — слышу я голос третьего помощника, но еще не вижу его. Я делаю два шага в глубь помещения и остаюсь стоять в темноте, пока наконец не начинаю различать обстановку вокруг меня. Третий
— Ты еще надолго остаешься? — спрашиваю я.
— У тебя что-нибудь срочное? — спрашивает он в ответ. — Да!
— Тогда сейчас иду.
Когда в каюте старика я рассказал ему о ночной сцене, он спросил, выжидающе глядя на меня:
— Ты считаешь, что дама не в своем уме.
— Я считаю, что осторожность прежде всего и что врач, каким бы неопытным он ни был, должен был бы позаботиться о даме.
— Ее нужно отправить домой! — говорит старик резко. — Здесь не должно ничего случиться. Здесь однажды один такой шагнул через борт, один ассистент.
Я уже часто представлял себе, как это происходит, если после падения и тяжелого соударения с водой человек приходит в себя и видит как его корабль уплывает в ночь.
— Не накаркай, — говорит старик глухо.
Мы сидим и молчим. Старик выглядит рассерженным. Я хотел бы сказать ему что-нибудь ободряющее, но ничего не приходит на ум.
— Вот так сюрприз! — говорит старик. — Это нужно еще обмозговать.
Хотя ночь была короткая, я не чувствую усталости, направляясь на корму на завтрак: я акклиматизировался на корабле.
Старик сидит за столом вместе с шефом. Утренняя беседа снова вертится вокруг расхлябанности стюарда.
— Из гаек на иллюминаторах в моей каюте, — говорит старик, почищена только одна.
— Всестюарды косоглазые, — утверждает шеф.
Чтобы внести в беседу свой вклад, я рассказываю, что я испытал, когда плыл на итальянском музыкальном пароходе с Кипра в Венецию. Питание было чрезвычайно убогим. Карта меню, выкладывавшаяся рано утром на короткое время, была к тому же на итальянском языке. Киприоты, населявшие корабль, эмигрировавшие в Англию, читать ее не могли. Однажды утром я внимательно ознакомился с одним таким меню и поразился, что за великолепные блюда были предусмотрены для нас. В тот день вместо указанной в меню череды блюд стюарды принесли только жалкую жратву на бак. Еще перед окончанием еды я встал и якобы случайно пробежал меню камбуза. И вот через полуприкрытую дверь я увидел целую вереницу великолепно украшенных ассорти из сыра, другие блюда с различными десертами — все выглядело очень аппетитно. Вернувшись на свое место, я спросил стюарда, как обстоит дело с сыром и десертом? «Ну, конечно, Ну, конечно, сейчас же, какие сорта желает господин?» — рассыпался в любезностях стюард. С помощью моего убогого итальянского языка я дал мошеннику понять, что сегодня я хотел бы для начала получить сырное ассорти, а там посмотрим. Когда же вслед за тем принесли богатое сырное ассорти, у других пассажиров открылись глаза.
— И как было дальше? — интересуется шеф.
— После еды я спросил старшего стюарда, почему же рос кошные блюда преодолевают порог камбуза не целиком и к радости всех пассажиров. Ответ: «Никто, господин, кроме вас, их не спрашивал!» Во время второго визита на камбуз я видел, как нарезанные кусочки сыра с быстротой молнии складывали и упаковывали в удобные бумажные салфетки.
Означает ли это, что каждый день они упаковывали, а затем распаковывали эти свертки? —
Не угадал! Когда вскоре после этого корабль пристал к Бари, стюарды первыми со скоростью молнии спустились по трапу, каждый с громадными пакетами в руках, а двое с велосипедами на плечах: с ними ушла хорошая еда, все, что за последние дни они сэкономили на нас. Там жили их семьи.
Старик скребет большим и указательным пальцами правой руки подбородок. При этом он опустил голову и весело смотрит из-под своих густых бровей.
Все стюардессы и немногочисленные члены команды — мужчины, пришедшие сегодня на завтрак, выглядят невыспавшимися. От шефа я узнаю, что рано утром, вскоре после четырех часов, на короткое время был отключен реактор из-за легкой поломки машины, а технический персонал, все ассистенты должны были прервать праздник, который в это время был в самом разгаре, и приступить к работе.
— Правда ли, господин капитан, — говорит шеф, — что уже более сотни военных кораблей используют атомные двигатели? Авианосец «Энтерпрайз», как я слышал, имеет четыре ядерных реактора.
— Это правда!
— В таком случае отпадают заботы о том, что произойдет, если один реактор выйдет из строя!
— Только не завидуйте, шеф, мы предусмотрели соответствующие меры и на этот случай. — И, повернувшись ко мне, старик говорит: — Во всяком случае наша установка «Take-home» позволяет кораблю самостоятельно проплыть еще девять морских миль!
— С тем, чтобы отплыть из Дурбана, ну, спасибо! — говорит шеф, и, обращаясь ко мне: — Пойдете со мной на пульт управления?
Я киваю и отправляюсь вслед за шефом.
После своих рутинных обходов шеф неподвижно стоит перед большим стеклом и смотрит в глубину машинного зала, — благоприятная возможность расспросить его.
— Если я правильно понял, в реакторе так же, как раньше в котлах, вырабатывается пар?
— Это звучит слишком обобщенно, — отвечает шеф нерешительно. — Это происходит так: три циркуляционных насоса прокачивают воду через активную зону и захватывают полученный там жар наверх к парогенераторам. Это, так сказать, и есть наши котлы. Но, естественно, все это сделано по-другому.
Шеф использует обе свои руки для того, чтобы показать мне другую конструкцию:
— Итак, здесь три секции труб, которые спиралеобразно идут сверху вниз. Мимо этих секций труб протекает первичная вода и нагревает подаваемую от машины подпитывающую воду в трубах. Вы знаете: у нас есть первичный контур и вторичный контур. — Шеф удостоил меня вопрошающим взглядом. Очевидно, он хочет знать, представляю ли я это себе.
— Я не понимаю, шеф: в первичной системе течет вода, она подходит к секции труб и вырабатывает пар. Почему тогда уже первичная вода не доводится до парообразного состояния?
— Очень просто: энергией, освобожденной из ядра, мы нагреваем первичную воду до температуры 273 градуса.
— Почему вода может иметь температуру 273 градуса и не быть паром?
— Это и является принципом работы нашего реактора. Наш реактор является реактором, охлаждаемым водой под давлением. Если давление достаточно высокое, вода не испаряется, а остается водой.
— Не пар, а только вода — несмотря на 273 градуса! — повторяю я.
У шефа, если судить по выражению его лица, есть еще несколько странностей наготове. «При этом следует сказать, что мы допускаем и образование пузырей, то есть незначительноеобразование пара. Пар, возникающий таким образом, нужен нам в нашем реакторе для поддержания давления».