Прощание
Шрифт:
— Превосходная идея, — говорю я, изображая энтузиазм, а сам не могу понять, чего ради старик все еще ломает голову над моей «пропиской». Неужели ему непременно хочется пощадить мой кошелек?
А он уже ворчливо говорит:
— В конце концов, это же твоиденьги, не мои…
— Ну, спрашиваю при всем уважении к должности, — говорит старик, когда мы собрались в его каюте на вечернюю беседу, — как там дальше? Как ты получил этот почетный пост полицейского коменданта?
— Тебе следовало бы знать, — медленно начинаю я, — что этот Фельдафинг сначала был колонией богатых людей с роскошными виллами, принадлежавшими по большей части евреям из Мюнхена. Затем, когда нацисты пришли к власти, местечко быстро превратилось в оплот нацизма, там разместилась «Имперская школа НСДАП», национал-социалистическое воспитательное заведение под названием КАРОЛА. Прекрасных квартир для нацистских бонз было достаточно, еврейских хозяев нацисты прогнали, да к тому же быстренько понастроили школьные помещения и спортивные сооружения для мальчиков, которых собирались выпестовать как национал-социалистическую элиту. Все новостройки были выдержаны в нацистском стиле с верхнебаварским налетом. И самое интересное: все это еще стоит, сегодня там размещается школа связи бундесвера. Сердце, что же тебе еще надо!
— Очень интересно, — говорит старик и подливает себе «Швеппс», попить которую мы договорились после неприятного зрелища толстопузых любителей пива в плавательном бассейне, — но какое отношение это имеет к твоей должности?
— Спокойно! Не так быстро! Когда американцы вошли в этот населенный пункт, там не было видно ни одной живой души. Все прятались в лесу или в погребах. Я был единственным, кто передвигался свободно, из осторожности вставив левую руку в марлевую повязку.
— В форме?
— Нет, сэр. В облаченье своеобразного разбойника.
— Говорить по-английски ты же мог.
— Но не по-американски. Но это уладилось. Потом был своего рода допрос, и выяснилось, что я никогда не принадлежал ни к какой организации партии. Как члена объединения бойскаутов, они перевели меня в так называемую организацию «Немецкая молодежь»… и тогда они меня.
— Что это значит «тогда они меня»?
— Именно такой человек был нужен американцам. И тогда они сделали меня шефом полиции.
Я так же, как и старик, в таких случаях, прежде чем продолжать говорить, делаю небольшую паузу и глоток из бутылки.
— Вернемся еще раз к имперской школе: из этих занятых нацистами или вновь построенных зданий нацисты исчезли, уступив место освобожденным узникам концлагерей. Отовсюду приходили выжившие узники. Вот так в мае 1945 года и возник самый большой лагерь во всей стране: — Displaced-Persons-Camp, сокращенно DP-Camp (лагерь для перемещенных лиц), как эта территория невинно была названа американцами. Имелась своего рода лагерная полиция, но она не могла сделать многого. Занимались мародерством что есть силы.
— И тогда американцам потребовался кто-то для грубой работы.
— Это говоришь ты.
— Сколько человек было в этом лагере?
— Трудно сказать, цифра менялась постоянно. Естественно, тот, кто имел друзей в Америке, исчезал быстро, то есть как только он снова оказывался в состоянии выдержать путешествие. Затем вместо них появились евреи из Польши, даже из Советского Союза, сбежавшие в Польшу от погромов в СССР. Это было чертовски волнительное время! Некоторые хотели мстить нацистам. Но кто были нацисты? Где были нацисты?
Я откидываюсь в своем кресле.
— У меня еще есть лед в холодильнике и джин. От времени это безвкусное пойло становится вкуснее в смеси с такими ингредиентами — или? — спрашивает старик и приступает, когда я киваю, к работе.
— Тащили все что попало, — продолжаю я, — все, что можно было отпилить, отвинтить или демонтировать каким-либо другим способом. И сбыть. Например, целые садовые ворота.
— Кто же покупает садовые ворота?
— А слесаря, и потом — фурнитура. Постепенно лагерь превратился в, очевидно, крупнейший «черный рынок» Европы.
— Ты говорил о лагерной полиции. Но как выглядела эта твоякоманда? — хочет знать старик.
— Это были несколько старых социал-демократов. Им я выдал декоративные нарукавные повязки. С этим особенно не пощеголяешь. Важно, что у нас был автомобиль: марки «ДКВ» с двухтактным двигателем.
— Я что-то не припомню, чтобы ты умел водить машину?
— Learning by doing (делаешь и одновременно учишься), — так это делалось. Во всяком случае, я почти не спал. Каждые пять минут что-то происходило. Пятнадцать различных национальностей в лагере. К тому же основательно мародерствовали и французы.
— Французы? — прерывает меня старик. — Я думал, там были американцы.
— Американцы и французы. Теперь ты окончательно сбил меня с темпа. О французах я сейчас еще расскажу. Я, в мои 27 лет, в качестве шефа полиции часто оказывался между двумя стульями. И почти никакой помощи! Можно было подумать, что мужчин в Фельдафинге никогда не было. Все они каким-то образом смылись. А потом капитан Паттерсон, шеф американцев, захотел непременно посмотреть на старых нацистов. Он свихнулся и приказал согнать из домов коричневых бонз, без разбора. При этом ему попались не самые худшие. Их собрали на открытой автомобильной платформе столько, сколько могли. Я этого не видел, но я присутствовал, когда они вернулись из своей поездки и были высажены перед ратушей. Добрый Паттерсон, чтобы нагнать на них страху, покатал их в течение нескольких часов, как скот, предназначенный на убой.
— Не очень-то приятная поездка.
— Но онидумали, что это явыдал их…
— Стали ли они позднее твоими друзьями?
— Можешь не сомневаться! Даже сегодня мне приходится выслушивать оскорбления. Но что ты хочешь — популярность приобретают неизведанными путями, а дружба у некоторых продолжается в поколениях внуков.
— У твоего капитана Паттерсона, кажется, было чувство юмора?
— Было. Однажды он поставил меня перед выбором: или до вечера достать десять приборов для обрезания сигар, или спалить Фельдафинг. И я, идиот, носился от дома к дому и, заламывая руки, умолял обитателей поискать машинки для обрезки сигар и отдать их мне. Мне удалось найти целых пять экземпляров. Слава Богу, мерзавцы довольствовались и этим.