Прощай, Африка !
Шрифт:
Но как-то раз, когда я вернулась из Найроби, Каманте уже поджидал меня около кухни: подойдя ко мне, он очень взволнованно сообщил, что Лулу сегодня приходила на ферму и приводила своего "тото" -- детеныша. А через несколько дней я сама имела честь встретить ее около хижин наших слуг -- она была начеку, к себе не подпускала, а при ней был совсем крошечный бушбок, он шел, замедленно и неуверенно переступая копытцами, совершенно так же, как Лулу в его возрасте, когда мы впервые познакомились с ней. Только что кончился сезон долгих дождей, и Лулу все лето появлялась около наших домиков по вечерам и на рассвете. А иногда она приходила и в полдень, скрываясь в тени хижин.
Детеныш Лулу не боялся собак, спокойно позволял им обнюхивать себя со всех сторон, но никак не мог привыкнуть ни к моим слугам, ни ко мне,
Да и сама Лулу после первой долгой отлучки уже ни разу не подходила близко ни к кому из нас и не давала себя погладить. Но вообще она держалась мирно, видно, понимая, что нам хочется полюбоваться ее детенышем, и брала из протянутых рук кусочки сахарного тростника. Она подходила к открытым дверям столовой, задумчиво глядела в сумрачные комнаты, но больше никогда не переступала порога. К тому времени она потеряла свой колокольчик и приходила совсем неслышно.
Мои слуги просили разрешения поймать теленочка Лулу -- пусть живет у нас в доме, как жила когда-то Лулу. Но я подумала, что мы грубо нарушим неписаный договор с Лулу, оскорбим ее великодушную доверчивость.
Кроме того, мне казалось, что такая добровольная договоренность между мной и семейством Лулу была редкостной честью: ведь Лулу вышла к нам из заповедных лесов, чтобы показать, что мы в ладу с природой; благодаря Лулу мой дом стал неотъемлемой частью африканского ландшафта, так что трудно сказать, где кончаются наши владения и где начинаются джунгли. Лулу знала, где логово гигантского кабана, видела свадьбы носорогов. В Африке есть кукушка, которая кукует в жаркие дни, в чаще леса, ее голос -- словно звучный ритм сердца мира, но мне не везло -- я никогда ее не видела, да и никто из моих знакомых не видал ее, потому что никто не мог описать мне, какая она с виду. А вот Лулу, быть может, проходила по узкой оленьей тропке под самой веткой, где сидела эта кукушка. Я читала тогда книгу об одной из императриц древнего Китая, и как после рождения сына юная Яганола поехала навестить родной дом, ее несли из Запретного Города в золотом паланкине с зелеными занавесками. Теперь мой дом, подумала я, стал похож на дом молодой императрицы, где все еще живут ее родители,
Обе антилопы -- большая и маленькая -- все лето бродили у моего дома. Бывали перерывы -- то на две, то на три недели, но порой мы видели их каждый день. В начале нового сезона дождей слуги мои сообщили мне, что приходила Лулу с новым малышом. Сама я его не видела: в то время они уже не подходили столь близко к дому, но позже я сама видела в лесу трех антилоп.
Неписаный договор между Лулу, ее семейством и моим домом соблюдался многие годы. Антилопы часто паслись неподалеку от нас, они выходили из лесу и возвращались туда, как будто и мои владения были частью нетронутых джунглей. Обычно они приходили на закате, вначале появляясь среди деревьев -- их изящные темные силуэты отчетливо выделялись на темной зелени джунглей, но когда они выходили пастись на лужайку, шерсть их в лучах склонившегося к закату солнца отливала яркой медью. Тут всегда была и Лулу, она подходила к дому ближе всех, безмятежно пощипывая травку, и настораживала ушки, когда к нему подъезжала машина или мы отворяли окно. С возрастом она стала темнеть. Однажды я подъехала к дому на машине с приятелем, и мы увидели на террасе дома всех трех антилоп -- они лизали соль, которую я приготовила для моих коров.
Странно было, что кроме первого большого бушбока, "бваны" Лулу, который когда-то стоял под каштаном, высоко подняв голову, среди антилоп, приходивших к моему дому, самцов не было. Должно быть, в лесу господствует матриархат, решили мы.
Охотники и натуралисты из нашей колонии очень заинтересовались моими антилопами, директор заповедника приехал к нам на ферму повидать их и вскоре с ними познакомился. Один из корреспондентов "Вестника Восточной Африки" написал о них статью.
Те годы, когда Лулу со своей семьей приходила к моему дому, были самыми счастливыми в моей жизни в Африке. Потому я и стала считать свою дружбу с лесными антилопами великим даром, доказательством дружбы со
всей Африкой. Душа страны жила в этой дружбе, приметы, старинные обетования, слова Песни Песней:
Беги, возлюбленный мой; будь подобен серне или молодому оленю на горах бальзамических!
В последние годы моего пребывания в Африке я все реже и реже видела Аулу и ее семейство. За год до моего отъезда они вообще перестали показываться, я их ни разу не видела. Все кругом изменилось, землю к югу от моей фермы раздали фермерам, лес вырубили, понастроили домов. Трактора сновали там, где некогда были зеленые равнины. Многие поселенцы оказались заядлыми охотниками, и выстрелы гулко разносились в тихих долинах. Думаю, что вся дичь ушла на запад, в заповедные леса, где обитало племя масаи.
Не знаю, долог ли век антилопы -- может быть. Аулу давным-давно нет в живых.
Часто, очень часто, в тихие предрассветные часы мне вдруг отчетливо слышался звон колокольчика Аулу, во сне сердце у меня начинало биться от радости, и я просыпалась, чувствуя, что вот-вот случится что-то небывалое, чудесное.
И я лежала и думала о Аулу. Интересно, а ей, в ее вольной лесной жизни -- чудился ли ей тот колокольчик? Проходили ли перед ней, словно тени на воде, знакомые люди и собаки?
И если я знаю песню про Африку, -- думала я, -- о жирафах, о том, как после новолуния в небе лежит на спинке серп молодого африканского месяца, о пахарях, выходящих на поля, о блестящих от пота лицах сборщиков кофе, то знает ли Африка песню обо мне? Трепещут ли в раскаленном воздухе волны цвета моего платья, играют ли дети в игру, где есть и мое имя, ложится ли на гравий дороги отброшенная полной луной тень, похожая на меня, высматривают ли меня, паря в поднебесье, орлы Нгонго?
Я ничего не знала о Аулу с тех пор, как уехала, но слышала о Каманте и о других моих домочадцах, оставшихся в Африке. Последнее письмо от Каманте я получила с месяц назад. Впрочем, в этих вестях из Африки есть что-то странное, нереальное, они походят скорее на миражи, на тени, чем на вести о реальной жизни.
Ведь Каманте не умеет писать и английского совсем не знает. И когда он или другие мои слуги решают сообщить мне новости, они идут к профессиональным писцам-индийцам или к своим соплеменникам -- те обычно сидят около почты с пюпитром, чернилами, бумагой и пером и объясняют своим неграмотным сородичам, что должно быть написано в письме. Признаться, эти профессионалы тоже почти не знают английского, по правде говоря, и писать-то почти не умеют, хотя сами они уверены, что владеют языком. И чтобы доказать свое мастерство, они выписывают на листке такие завитушки и загогулины, что порой ничего не разберешь. Кроме того, они обычно пишут чернилами трех или четырех цветов, неизвестно зачем, но впечатление получается такое, будто они выжимают последние капли из множества почти пустых пузырьков. И в результате всех этих стараний получается нечто, похожее на темные предсказания дельфийского оракула. В письмах, которые приходят ко мне, таятся какие-то жизненно-важные сообщения, которые так мучили моего корреспондента, что он прошел далекий путь из своей резервации до почты. Но смысл так и остался темным. Маленький, грязноватый листочек дешевой бумаги, который преодолел много тысяч миль, пока не добрался к тебе, словно говорит, говорит без умолку, даже вопиет к тебе, но сказать ничего не умеет.
Каманте и в этом, как и во многом другом, отличался от всех остальных. У него была своя особая манера переписываться. Он клал три или четыре письма в один конверт и нумеровал их так: "1-е Письмо, 2-е Письмо" и так
далее. А в каждом письме одно и то же повторяется снова и снова. Быть может, он думает, что, повторяясь, он произведет на меня более глубокое впечатление: он и в разговорах со мной часто твердил одно и то же, когда хотел, чтобы я получше поняла и запомнила, чего он хочет. Может быть у него просто не хватало духу остановиться, когда он чувствовал, что беседует с другом через немыслимые, неизмеримые пространства.
Каманте писал, что долго не находил работы. И я ничуть не удивилась: ведь он был редкостным даром, только для избранных. Я сотворила королевского повара и оставила его в наследство жителям глухой колонии. Тут вспоминалась старая сказка -- "Сезам, откройся!". Теперь волшебное слово было забыто, и камень навеки завалил вход в пещеру, где хранились бесценные, таинственные сокровища. И когда Великий шеф-повар на глазах у всех шествует в глубокой задумчивости, люди видят только тщедушного, колченогого туземца из племени кикуйю, с плоским неподвижным лицом.