Прощай, Америка!

Золотько Александр Карлович

– И что? Развели лоха… Обманули дурака на четыре кулака… – Петрович показал Джонни свой огромный кулак.

Было понятно, что хотел он продемонстрировать фигу, но сдержался. Мало ли, как поймет американец этот жест? В Японии, говорят, таким жестом гулящие бабы к себе клиентов зазывали.

– Вставай! – скомандовал Петрович Лукашу. – С вещами – на выход.

– Я тебе уже говорил, что шутки у тебя казарменные? – спросил Лукаш, пытаясь встать с кровати.

– Говорил, – кивнул Петрович и поддержал Лукаша за спину. – И что?

– Ничего. Просто хочу,

чтобы ты знал. И еще, чтобы ты знал, что сука ты непотребная, и я тебя ненавижу… – Лукаш встал.

– Господи… – простонал Петрович. – Как же я теперь жить-то буду? С таким-то клеймом… Может, сразу в окно прыгнуть?

– Тут второй этаж, – желчным голосом сообщил Джонни. – Только асфальт попортите. Поднимитесь на крышу и оттуда.

– Это кто? – спросил Петрович.

– Джон Стокер, федеральный служащий, – пояснил Лукаш.

– Вот передай ему, чтобы он федерально служил и не лез под горячую руку представителю четвертой власти. Дольше прослужит. Федераст хренов. Педерал. А ты, Мишка, сам идти сможешь?

– Не знаю… – честно признался Лукаш. – Стремно как-то… Пол вроде покачивается.

– Черт-черт-черт… – пробормотал Петрович.

Он, конечно, мог нести и Лукаша, и его вещи, и даже Джона Стокера, федерального служащего, если понадобится… Но то – если понадобится.

Из-за шторы появился санитар с креслом на колесах.

– Доктор велел вывезти.

– Ты смотри, доктор, а порядочный! – восхитился Петрович и усадил Лукаша в кресло.

Потом пристроил у него между ног винтовку, завернутую в одеяло, сам подхватил сумку.

– Слышь, федеральный служащий, – Петрович, наконец, посмотрел на Джонни. – Тебя подвезти или останешься здесь? Я могу поговорить с врачом, все равно место освобождается.

– Лучше я с вами, – Джонни встал с топчана, на котором лежал. – Потихоньку… Я живу…

– Знаю я, где ты живешь, – отмахнулся Петрович. – Следуй за нами. Отстанешь – ждать не будем.

– А ведь большой души человек… – сказал Лукаш, и санитар повез его к выходу.

Все кровати были заполнены, люди лежали в коридоре, на каталках, на носилках и просто на полу. Слышались стоны, кто-то кричал, захлебываясь и подвывая.

Резко пахло медикаментами и кровью.

– Что тут было? – спросил Лукаш, оглянувшись на Петровича.

– Небольшой погром, – ответил Петрович. – Совсем небольшой… Есть информация о шести с лишним сотнях пострадавших и госпитализированных… И почти сотне погибших.

– Кого громили?

– Большей частью – китайцев. И горело больше всего в Чайна-тауне. Вот ты можешь мне объяснить, какого хрена нужно было громить именно китайцев? – Петрович вздохнул. – Почему не евреев, например. Или латиносов…

– Или афроамериканцев… – сказал Лукаш.

Санитар, толкавший кресло, хмыкнул.

– Что я сказал смешного? – осведомился Лукаш.

– Он имеет в виду, что афроамериканцы как раз и громили. Ты не забыл, что в Вашингтоне более пятидесяти процентов населения – черномазые? Толпа негров разносила Чайна-таун. Заодно досталось и японской компенсационной комиссии. Понесла их нелегкая

на улицу с фотоаппаратами, – Петрович поцокал языком. – Нет, они-то были уверены, что если бьют китайцев, то чего опасаться японцам? Как можно спутать сына Ямато с порождением Поднебесной? Только слепой может ошибиться…

В вестибюле тоже было людно. Раненых, правда, почти не было, зато было десятка полтора солдат из миротворческого корпуса, в голубых касках. Итальянцы. Их начальник, лейтенант, что-то оживленно трещал на ухо дежурной медсестре, двое солдат под присмотром сержанта устанавливали напротив стеклянной двери пулемет, остальные столпились возле кофейных автоматов.

Пахло кофе и амуницией.

Санитар остановил кресло перед самой дверью.

– А дальше – своими ножками, – сказал Петрович. – Я понесу твою сумку и твою железяку, а ты пойдешь под ручку с Джонни… Должна же быть с него хоть какая-то польза…

– Я все слышу, – слабым голосом произнес Джонни. – Слышу и запоминаю. И когда-нибудь наши пути пересекутся…

– И двоим нам будет тесно в одном городе, – закончил за него Петрович.

– Если я понимаю ситуацию правильно, – сказал Лукаш, – то со дня на день в этом городе тесно станет всем. И кто-то может попытаться расчистить для себя местечко… Нет?

– И тот, кто останется в живых, позавидует мертвым, – зловещим голосом продекламировал Петрович.

Пока они везли Джонни к его дому, Петрович молча дремал на переднем сиденье. Даже когда машину останавливали патрульные, переговоры с ним вел Николаша, сидевший за рулем. Документы у Петровича и его людей всегда были самые внушительные, настолько внушительные, что даже вздрюченные чрезвычайным положением полицейские и солдаты, увидев бумаги, молча кивали и отходили в сторону.

Лукаш притих на заднем сиденье, за водителем, и старался не заснуть. Изо всех сил старался, хватит с него на сегодня расстрелов и ожидания смерти. Хватит. Ну, пожалуйста, хватит…

Джонни попытался затеять разговор, но никто не отреагировал на его жалобы и требования поделить полагающиеся за Колоухина деньги поровну. Джонни выматерился по-английски и затих.

«Он сегодня тоже здорово вымотался, – с сочувствием подумал Лукаш. – И его сегодня могли убить. Подошел бы мужчинка с «кольтом» к лежащему федералу и всадил бы одиннадцатимиллиметровую полуоболочечную пулю в лоб. Джонни так и не пришел бы в себя… Или пришел бы, смог увидеть, как палец генеральского помощника жмет на спуск и даже, может быть, смог бы рассмотреть, как пуля вылетает из ствола.

И за что ему все это грозило? За жалованье федерального служащего? За копейки, которые он умудряется заработать, постоянно изобретая какие-то махинации. Петрович выяснял – плавает Джонни в этом смысле мелко. Там сотня евро, там полсотни…»

– Ладно, – сказал Джонни, когда машина остановилась возле двухэтажного здания у самой границы Зеленой Зоны. – Спасибо, что подвезли.

Уже выбравшись из машины, он остановился, словно хотел что-то сказать Лукашу, но передумал, махнул рукой и пошел к дому.