Прощай, Дербент
Шрифт:
— Валя, милый, вы жалеете, что рассказали? — шепотом спросила она.
Борисов молчал
— Но ведь вам нужно было кому-нибудь рассказать. Я не предам, Валя. Я никому не расскажу, — шептала она, и глаза ее придвигались ближе, а Борисов не мог отвернуться, отвести свой взгляд.
«Нужно закурить», — тревожно подумал он, но не двинул рукой. Ее глаза надвинулись и заслонили все. Ее влажные губы скользнули по щеке, рука обхватила шею.
Комната качнулась и плавно понеслась куда-то — прочь из этого утра, из этой действительности.
Потом, расслабленно пустой и легкий, как будто лишенный тела, он забылся прозрачной, чуткой дремотой, сквозь которую слышал ее дыхание, ощущал запах волос и легкое прикосновение пальцев к своему лицу; он улыбался во сне.
Он проснулся от резкой боли в левом виске, сел на тахте. До сознания не сразу дошло, что он в чужой комнате. Ладонь, прижатая к щеке, ощутила покалывание отросшей щетины. Боль разламывала висок.
Борисов все вспомнил, но боль была так сильна, что отвлекала. С перекошенным гримасой лицом он сидел и прислушивался к звяканью посуды на кухне. Хотелось уйти незаметно, не видя лица этой женщины, но Борисов понимал, что это невозможно. Он закурил, и боль притупилась.
Комната была наполнена светом и уже не казалась странной и таинственной.
Борисов подошел к полкам, стал читать надписи на корешках. Большинство книг было на славянских языках. Были работы по древнерусской литературе.
«Славист», — решил Борисов. О прошедшей ночи он не хотел вспоминать. Он не питал неприязни к этой неожиданной женщине, был благодарен ей за теплоту, но было бы лучше, если бы он смог уйти, не видя ее теперь, днем.
Он услышал ее легкие шаги и напряг спину, не поворачиваясь к двери.
— Хотите умыться, Валя?
Борисов повернулся.
— Да, пожалуй, нужно, — сказал он, стараясь побороть неловкость. И, мельком взглянув ей в лицо, быстро вышел из комнаты.
В ванной он подставил затылок под струю холодной воды и долго стоял так, закрыв глаза. Боль в голове прошла, но чувство неловкости осталось. Он неприязненно смотрел в зеркало на свое посеревшее лицо.
— Кофе готов, — позвала Таня из-за двери.
Он пригладил волосы и вышел.
Стены небольшой кухни были облицованы бледно-розовым кафелем, такой же бледно-розовой была мебель. Все сверкало чистотой.
Борисов, избегая ее взгляда, сел на пластиковую табуретку, придвинул чашку.
Она села напротив, сказала негромко:
— Поешьте чего-нибудь.
— Спасибо, не хочется, — ответил Борисов и невольно взглянул на нее.
На Танином лице была мягкая и чуть растерянная улыбка. И от этой улыбки прошла неловкость. Борисов почувствовал, что и она испытывает то же состояние, и сказал, опустив глаза:
— Я здорово был пьян вчера.
— Ну, ничего. Не казнитесь. И я была не лучше.
Борисов поднял глаза. Ее лицо было печально, она задумчиво глядела в одну точку.
«Черт, красивая девушка… Что ей я?» — подумал Борисов.
И, будто отвечая на его мысли, Таня сказала:
— Я ведь давно вас знаю, Валя.
Борисов моргнул удивленно.
— Да, по рассказам Сергея.
— Что же он рассказывал? — с волнением спросил Борисов.
— Не то, что есть на самом деле. Я сразу поняла это, когда увидела вас. И потом эти ваши сказочные новеллы… — Она помолчала, рассеянно улыбнулась. — Вы совсем другой.
— А вы давно знаете Сергея?
— Да, десять лет, хотя последние годы мы виделись редко. Я его невеста, — она усмехнулась, — пять лет из этих десяти.
Борисов вздрогнул, отклонился назад, будто его ударили по лицу. И снова боль врезалась в левый висок. Он зажмурил глаза и сквозь зубы, превозмогая боль, спросил:
— Вы действительно?..
— Да, — твердо сказала она, прервав его.
Он открыл глаза и уставился в пластиковый пол, приложив ладонь к виску.
— Но зачем тогда, зачем все это? — устало спросил он.
— Мне казалось, что это нужно вам. А может быть, и мне самой, чтобы сжечь мосты, — тихо ответила она.
Борисов поднял на нее взгляд.
Она беспомощно, слабо улыбнулась, но глаза были полны слез.
6
Добравшись до дому, Борисов почувствовал смертельную усталость. Город показался ему переполненным людьми и машинами. Он старался сосредоточиться на этой своей усталости, на внезапно возникшем чувстве недомогания, потому что боялся думать о том, что произошло минувшей ночью.
В квартире стояла душная тишина, подчеркнутая металлическим звоном капель из неисправного кухонного крана.
Обычно по воскресеньям Борисов ездил на дачу, подвозил продукты и лакомства, возился с дочерью, но сегодня он даже не подумал об этом.
Неряшливо разбросав одежду, он принял душ и лег, со страхом думая, что не заснет. Но, против ожидания, заснул почти сразу и проспал до самого вечера.
Пробуждение было неприятным. Опять болела голова, в горле, казалось, застрял ком. Борисов сделал глотательное движение и задохнулся от боли. Он с усилием встал, шатаясь от головокружения, подошел к зеркалу. Лицо пылало, миндалины были воспалены, и по тяжелой, ноющей ломоте во всех суставах Борисов понял, что заболел.
Сначала это огорчило его: ангина нарушила все планы. Но потом он с каким-то удовольствием подумал, что несколько дней можно будет не ездить в институт, не встречаться с Грачевым.
Он медленно оделся, вышел на улицу. Из автомата позвонил Шувалову. Голос Гриши в трубке звучал неожиданно низко.
— Ты куда вчера девался? Хватились потом: где Валя? — Голос Шувалова был деланно безразличным и смешливым.
Борисов поморщился.
— Я плохо себя чувствовал, сегодня совсем разболелся. Еле добрел до будки.