Прощай, Германия!
Шрифт:
– Я кое-что запамятовал, – оправдывался Эдик. – Контузия, ранения, госпитали, да и длительный отпуск подействовал расхолаживающим фактором, но я все в памяти восстановлю и наверстаю.
– Ну-ну, надеюсь, пора вспомнить о службе, иначе мы не сработаемся, – промямлил еле внятно подполковник. – Завтра встречаемся в Ленинской комнате батальона, начнем ее ремонтировать. Плакатным пером писать умеете?
– Увы…
– Понятно. А рисовать?
– С таким же успехом. И почерк у меня ужасный.
– Ладно, дам вам клубного
Подполковник сухо пожелал успехов в работе и отправил капитана в танковый батальон принимать дела.
Едва Эдик вышел из штаба полка, как столкнулся нос к носу с рябоватым майором в годах. Громобоев попытался обогнуть его, но тот намеренно заслонил проход.
– Какие нахальные капитаны пошли! Не приветствует молодежь старых майоров…
– Привет, – буркнул Эдик и посторонился.
Но майор с колючими глазами и не попытался пройти, продолжая цепляться:
– А честь отдать? Забываем воинский этикет, ротный?
– Год как замкомбата, – буркнул Громобоев. – Поэтому даже перед старыми майорами не гнусь и не козыряю…
– О! Ба! Коллега! Наслышан, наслышан! – сменил тон и заворковал майор. Он даже радушно улыбнулся. – Ах, я обознался, лишь вчера вернулся после уборочной страды из Курской области, и мне сказали, что прибыл новенький, вместо Сани Мураковского! Это я для порядка выступаю: всех старших лейтенантов и капитанов здороваться приучаю, чтоб не забывались. Тебе, естественно, можно мне честь не отдавать!
– Естественно, я и не думал…
– Ну ты нахал. Мог бы из уважения к моим сединам и поприветствовать. Ах, какой ершистый. Ладно, ладно, шучу. А я майор Веселухин. Зовусь Владимир Васильевич! Для тебя можно просто – Володя. Уверен, сработаемся и позже познакомимся поближе…
– Полагаю, что так и будет, – ответил Громобоев и, попрощавшись, поспешил к себе в подразделение.
В батальоне его встретили довольно приветливо, как оказалось, предшественник в письме с фронта в красках обрисовал, кто к ним едет вместо него.
– К сожалению, я не танкист, а пехотинец, а в последние годы – горный стрелок, – попытался объясниться с комбатом Эдуард. – Виноват, но меня к вам распределили.
– Не журись! Сработаемся, – хлопнул капитана по плечу комбат подполковник Туманов. Комбату форма была к лицу, он был настоящим военным: молодцеватый, подтянутый, с решительным взглядом.
– Ерунда, мы из тебя сделаем настоящего танкиста, – заверил начальник штаба Шершавников. Этот майор с лицом, вырубленным словно из гранита, решительно достал из стола стаканы, дунул в них (едва не проткнув громадным носом-рубильником стеклянное дно), затем, словно фокусник, буквально из ниоткуда материализовал бутылку водки. Быстро манипулируя всеми этими предметами, начштаба при этом продемонстрировал крепкие руки настоящего молотобойца.
– Верно, прямо сейчас и начнем знакомство-инструктаж, – ухмыльнулся зампотех Изуверов и тоже громко дунул в немытый стакан. – Станешь у нас настоящим бронелобым!
Этот усатый зампотех пришелся Эдику по душе больше всех: улыбчив, молчалив, обаятелен, воспитан. Жаль только, он много курил гадостные дешевые сигаретки. Комбат с начштаба постоянно спорили по пустякам, а Изуверов больше помалкивал и при этом лишь хитро щурил свои карие глаза.
Одной бутылкой ограничиться не удалось, и ознакомление с жизнью танкистов для Эдика затянулось до полуночи…
Как-то так получилось, что с самого начала служба в Союзе не задалась и все пошло кувырком. Одно дело – война, где могут за героизм терпеть на майорской должности не специалиста, но зато бравого вояку, и совсем другое дело – мирный ратный труд в глубоком тылу. Тут нужны иные знания и умения, а их-то нашему капитану явно недоставало.
Конечно, Эдуарда порадовали некоторые обстоятельства: батальон был неполного состава, офицеров полный комплект, солдат в пять раз меньше прежнего, наряд дежурным по полку раз в две недели. Служить можно…
Сначала Громобоев навалился на Ленинскую комнату. Комбат выделил солдата-недомерка, который умел сносно и почти без ошибок писать по-русски, потому что был действительно русским в основном нерусском по национальному составу батальоне.
Этот Кашкин был, как говорится, тормознутым: буквально засыпал на ходу, часто на полуслове задумывался и замирал, все у него валилось из рук и делалось сикось-накось.
Непутевый молодой боец только прибыл из учебного полка из соседнего гарнизона и, казалось, был словно заморожен. Однажды он возьми да и выкинь такой фортель…
Дело было так. Батальон заступал в наряд, солдат не хватало, и, как Громобоев ни пытался отбить бойца, все равно недотепа Кашкин попал в состав караула. Как назло, по закону подлости, и Эдуард в последний момент был назначен дежурным по полку вместо прихворнувшего Изуверова. Внезапно среди ночи в дежурку ворвался взводный Раскильдиев. Узкие глаза лейтенанта-азиата заметно расширились, и в них стоял ужас. С порога он завопил:
– Солдат пропал!
– Кто? Как пропал?
– Ваш Кашкин ушел с поста! Разводящий со сменой прибыл, а его нет на месте!
Эдик бросил ключи от сейфов на стол помощнику и со всех ног помчался к охраняемым складам – солдата на посту действительно не было. Ни солдата, ни автомата. А с автоматом еще и шестьдесят патронов. Забили тревогу, вызвали комбата, начальника штаба, подняли батальон по тревоге. Обыскали полк, обошли казармы, столовую, клуб – Кашкин словно провалился сквозь землю, нет нигде. Доложили командиру полка, в штаб округа. Пока докладывали, им позвонили от соседей – из учебного полка.
– Чей боец Кашкин? Ваш?