Прощай, моя красотка
Шрифт:
Глава 11
Так мы шли несколько минут, а может, секунд. Я перестал воспринимать течение времени. Так мы шли, пока я не увидел его ногу. Девушка повернула фонарь, и я увидел его всего. Я бы должен был увидеть его, когда спускался вниз, но я, согнувшись, рыскал взглядом по земле, пытаясь с помощью слабенького фонарика прочесть следы протекторов.
– Дайте мне фонарь, – сказал я, протянув руку назад.
Она безропотно вложила его мне в ладонь. Я стал на колено, через ткань штанины чувствовал холод и сырость земли.
Мэрриот лежал на земле под кустом лицом
Девушка тяжело дышала и молчала. Я осветил лицо убитого. Оно было исковеркано до неузнаваемости. Руки со скрюченными пальцами широко раскинуты. Плащ сильно измят, как будто Мэрриот еще катался по земле после падения. Ноги перекрещены. У рта струйка запекшейся крови, черная, как грязное масло.
– Посветите мне на него, – сказал я, передавая фонарь девушке, – если вас еще не тошнит.
Она без слов взяла фонарь и держала его твердо, как вор-рецидивист.
Я достал свой фонарик-авторучку и начал осматривать карманы убитого, стараясь не сдвинуть его с места.
– Вам не следовало бы этого делать, – напряженно сказала она, – пока не приедет полиция.
– Да, конечно, – сказал я, – а ребята из патрульной машины тоже не должны его трогать, пока не приедет инспектор, а тот не должен его трогать, пока не приедет экспертиза и фотографы его не сфотографируют, а дактилоскописты не снимут «пальчики». А сколько все это будет длиться? Пару часов.
– Хорошо, – сказала она. – Похоже, вы всегда правы, такой уж, видно, человек. Кто-то его, наверное, ненавидел, раз проломили голову.
– Не думаю, что это – личное, – пробурчал я. – Просто есть люди, которым нравится проламывать черепа.
Я просматривал его одежду. Мелочь и несколько банкнот – в одном кармане брюк, кожаный футляр для ключей, перочинный ножик – в другом. Небольшой бумажник с деньгами, страховыми уведомлениями, водительскими правами, парой расписок – во внутреннем кармане пиджака. Еще я обнаружил спички, карандаш, два тонких платка, таких же белых как снег. Затем покрытую глазурью сигаретницу, из которой он при мне доставал коричневые сигареты. Они были южноамериканские, из Монтевидео. В кармане плаща оказался второй портсигар, которого я еще не видел. Он был сделан из материала, имитировавшего черепаший панцирь, с вышитыми по шелку драконами на внутренней стороне крышек. Я открыл его и посмотрел на три длинные папиросы. Они были старыми и сырыми. Я достал одну – ничего подозрительного, вернул на место.
– Остальные он выкурил, – сказал я через плечо, – а эти, наверное, для подруги. Должно быть, у него было много подруг.
– Вы его знали? – она дышала мне в затылок.
– Я с ним познакомился сегодня вечером. Он нанял меня телохранителем.
– Телохранителем?
Я не ответил.
– Прошу прощения, – она почти прошептала. – Конечно, я не знаю обстоятельств. Как вы думаете, может быть, это травка? Разрешите посмотреть?
Я подал ей вышитый портсигар.
– Я знала парня, который курил эту гадость. Она вернула мне закрытый портсигар, и я сунул его обратно в карман Мэрриота. Было ясно, что его не обыскивали.
Я встал и достал свой бумажник. Пять двадцаток все еще были в нем.
– Парни высокого класса, – сказал я. – Взяли только крупные деньги.
Фонарь освещал землю. Я спрятал на место бумажник и свой маленький фонарик. И тут же молниеносно выхватил у девушки пистолет, который она все еще держала вместе с фонарем в одной руке. Она уронила фонарь, но пистолет был у меня. Она быстро отскочила назад, и фонарь теперь тоже был у меня и освещал ее лицо.
– Вы не предупредили, что станете вести себя грубо, – сказала она, засунув руки в карманы длинного плаща с расширенными плечами, – я и думала, что вы его убили.
Мне нравилось холодное спокойствие ее голоса. Мне нравились ее нервы. Мы стояли в темноте лицом к лицу и ничего не говорили. Я различал только кусты и слабый свет на небе.
Я снова осветил ее лицо, и она заморгала. Изящные черты лица, большие глаза. Очень славное лицо.
– Вы – рыжеволосая, – сказал я. – Ирландка?
– А фамилия моя Риордан. Ну и что? И волосы у меня не рыжие, а золотисто-каштановые. Я выключил фонарь.
– Как вас зовут?
– Энн. И не зовите меня Энни.
– А что вы здесь делали?
– Иногда я люблю покататься ночью. Бессонной ночью. Я живу одна, сирота. Я знаю все окрестности здесь, как свои пять пальцев. Я как раз проезжала мимо и заметила мерцание света внизу. Слишком холодно для любви, подумала я. И влюбленные не используют фонариков, не так ли?
– Я, по крайней мере, не использовал. Вы ужасно рисковали, мисс Риордан.
– Тоже самое я сказала вам. У меня был пистолет, и я не боялась. А закон не запрещает приезжать сюда.
– Ага. Запрещает только закон самосохранения. Я надеюсь, у вас есть разрешение на оружие? – я протянул ей пистолет рукояткой вперед. Она взяла его и положила в карман.
– Интересно, как бывают люди любопытны, не так ли? Я немного пишу. Очерки.
– И получаете за это?
– Чертовски мало. А что вы искали в его карманах?
– Ничего особенного.
Я очень люблю везде и всюду совать свой нос. Мы привезли восемь тысяч долларов, чтобы вернуть для одной леди украденные у нее драгоценности. На нас напали. Почему они Мэрриота убили, я не знаю. Он не производил впечатление человека, способного постоять за себя. И я не слышал борьбы. Сейчас я понял, когда это произошло. Я был в низине, когда с ним разделались. Он сидел в машине наверху. Предполагалось, что мы поедем вниз, но для машины проезд оказался слишком узким. Поэтому я спустился пешком, и, судя по всему, когда я был в низине, они и напали на него. А когда я вернулся, один из грабителей огрел и меня. Он, думаю, прятался в машине, а я, вернувшись снизу, разговаривал с ним, принимая его за Мэрриота.
– Ну, вы не так уж глупы, – сказала она. – Что-то было не продумано с самого начала. Я это чувствовал Но мне были нужны деньги. Теперь я должен идти в полицию и выслушивать их унижения. Не отвезли бы вы меня в район Кабрилло? Я там оставил свою машину. Там этот Мэрриот жил.
– Конечно же. Но, может быть, кому-то следует с ним остаться? Вы можете взять мою машину или я могу позвонить в полицию?
Я посмотрел на часы. Слабо светящиеся стрелки показывали почти полночь.
– Нет, нет. Я, к сожалению, не могу сейчас.