Прощай, невинность!
Шрифт:
Но, садясь в «даймлер», Эдвард подумал: а не выбрала ли Софи живопись потому, что связать жизнь с искусством куда лучше, нежели с самовлюбленным идиотом, готовым погубить невинность?
Софи никогда не чувствовала себя более одинокой. Поль убедил ее, что она будет желанной гостьей на рождественском ужине в доме его сына, и она поехала туда, но она была там посторонней и очень остро ощущала это. Сын Поля, Симон, похоже, искренне любил отца, несмотря на то что Поль давно жил отдельно от семьи и много лет провел за границей. Жена Симона, Аннет, — мягкая и добрая женщина, а две их дочки просто восхитительны. Софи видела, что все Веро
Ей хотелось очутиться в Нью-Йорке, со своей семьей. Ужасно не хватало матери и Лизы. Не хватало даже Бенджамина, с которым Софи никогда не была особенно близка. Но она старалась при этом не думать об Эдварде.
Наконец ужин закончился, и все встали из-за стола. Девочки принялись играть в свои новые игрушки. Крошечная рождественская елочка занимала добрую часть небольшой комнаты. Девочки украсили ее мишурой и леденцами. Поль и Симон пили бренди и курили сигареты. Аннет, похоже, ни о чем не думала. Она просто наблюдала за детьми, сидя в кресле; она улыбалась, но видно было, что хозяйка ужасно утомлена приготовлением праздничного пира. Ей помогала одна лишь служанка. Софи не позволили ничего делать, потому что она гостья, потому что она тут посторонняя, потому что это не ее семья, как бы хорошо ни отнеслись к ней в этом доме.
Ох, Эдвард… Софи уже не могла удержаться от болезненных воспоминаний. «Неужели я всегда буду одна?..»
Софи уже была близка к тому, чтобы потерять контроль над собой, поддаться жалости к себе. Но тут она заставила себя вспомнить, что скоро не будет одна, ведь всего через пять месяцев на свет появится ее малютка. И летом у Софи будет своя семья. И они действительно будут настоящей семьей, пусть их всего лишь двое. Софи твердо решила, что ее ребенок никогда не почувствует отсутствия отца. Ей придется стать и матерью и отцом для младенца и при этом продолжать занятия живописью…
Да, это выглядело геркулесовой задачей, но Софи не осмеливалась задумываться о тех трудностях, которые ждут незамужнюю мать, решившую совмещать заботу о семье и работу.
Немного позже они с Полем распрощались с семьей Симона. Веро-младший дал отцу лошадь и кабриолет. Софи с тоской думала о том, что сейчас ей предстоит вернуться в пансион. Там было зловеще пусто в последнюю неделю, потому что почти все жильцы разъехались на Рождество по домам. Рашель, ставшая компаньонкой Софи несколько недель назад и поселившаяся вместе с ней, тоже уехала домой, в маленькую деревушку в Бретани, туда, где она родилась и выросла. И Софи решила отправиться вместо пансиона в мастерскую. Впервые за несколько месяцев она почувствовала потребность работать. Если она возьмется за уголь или тушь, сможет ли она сделать хоть что-то? Ей хотелось знать это.
Поль остановил кабриолет перед трехэтажным домом, в котором располагалась мастерская Софи, и обернулся к девушке.
— Вам сейчас трудно быть одной. Я это слишком хорошо понимаю.
— А я-то надеялась, что вела себя достаточно сдержанно.
Поль улыбнулся:
— Софи, в один прекрасный день вы научитесь быть менее сдержанной — и это лишь пойдет вам на пользу.
Софи серьезно посмотрела на него. Ведь Эдвард говорил ей то же самое, только другими словами…
— Неужели я такой ужасный сухарь?
— Нет, petite. Но жизнь может быть довольно веселой. La vie c'est belle! [15]
Она посмотрела в добрые карие глаза Поля и увидела в них искреннюю тревогу. Софи надела широкое шерстяное пальто, под ним был свободный свитер, скрывающий ее пополневшее тело. Неужели Поль догадался?.. В любом случае он скоро узнает, скоро все узнают, но Софи не хотела говорить об этом, пока не хотела. Ведь если она начнет говорить об Эдварде и о том, как она его любит, она просто не сможет остановиться.
15
Жизнь прекрасна! (фр.)
— Нет, Поль, — прошептала она. — Нет…
— Вы собираетесь работать ночью?
Их взгляды встретились.
— Да, — ответила Софи, и ее сердце глухо забилось. — Думаю, да.
Софи взбежала наверх, отперла дверь мастерской, зажгла старомодную газовую лампу. Она не хотела тратить понапрасну ни одной секунды. В ней нарастало творческое возбуждение, она подошла к сундуку и рывком открыла его. Отыскала тот единственный набросок «Дельмонико», который она сделала до того, как Эдвард позировал ей, до той ночи, когда разразился ураган… Когда Софи увидела торопливо зарисованное лицо Эдварда, свободно развалившегося на стуле, она замерла, так живо вспомнив тот волшебный день, словно он был вчера.
Софи не обращала внимания на слезы, стекавшие по ее щекам. Она знала, что должна делать, — она должна работать. Пока не забыла те счастливые часы.
Софи сбросила свитер, повязала фартук и начала открывать тюбики с красками, выдавливая их на палитру. О Боже! Наконец-то!.. Она решила писать светлыми тонами, такими, какие использовала для «Джентльмена», но собиралась добавить и резкие розовые и красные цвета. А чтобы создать у зрителя впечатление сиюминутности происходящего, Софи решила поместить на переднем плане руку официанта, словно тот именно в это мгновение обслуживает Эдварда.
Впервые за много месяцев Софи дотронулась кистью до холста. Она дрожала от волнения. И несколько дней она не возвращалась в пансион, утратив представление о месте и времени…
— Софи!
Художница вздрогнула и пошевелилась. Она заснула на вытертой бархатной кушетке — заснула глубоко, без сновидений. Кушетка была единственным предметом обстановки в ее мастерской, кроме необходимых для работы.
— Софи! С тобой все в порядке? — Рашель настойчиво трясла подругу за плечи.
Софи сонно моргала, не понимая, где находится. Ей не хотелось просыпаться. Но наконец она окончательно вернулась к действительности и увидела встревоженные бирюзовые глаза Рашель. Софи с трудом, неуверенно села.
— Тебя несколько дней не было в пансионе! Когда я сегодня утром вернулась и узнала об этом, тут же побежала к Полю. Я была уверена, ты у него, но он сказал, что в Рождество оставил тебя в мастерской и больше не видел. Софи, ты же здесь проторчала почти неделю!
— Я работала.
Рашель начала понемногу успокаиваться.
— Это я вижу.
Она внимательно, задумчиво посмотрела на Софи и отошла в сторону. Как всегда, на ней были тяжелые черные ботинки и простое шерстяное платье, на этот раз темно-зеленое, с тем же малиновым шарфом, наброшенным на плечи, буйные каштановые волосы были распущены. Рашель остановилась перед мольбертом и стала вглядываться в холст.