Прощай, принцесса
Шрифт:
Нет, комната все-таки уже не та. За прошедшие годы она стала другой. Хуанита перекрасила стены в бежевый цвет, да и безделушек на полках прибавилось. Вон той куколки в арагонском платье, например, не было или этой маленькой Эйфелевой башни. Но вот запах кожи Хуаниты оставался прежним — тонкий, легко узнаваемый аромат. Все происходящее казалось ожившим сном, в котором между нами не случилось никакого разрыва.
Мои воспоминания о ней — должно быть, единственное, что совершенно не изменилось.
Потом мы поругались. И очень громко кричали. Не исключено, что я ее оскорблял. Вполне возможно. Во всяком случае вел я себя как крепко
Но она плакала. Я никогда раньше не видел плачущую Хуаниту. Это были тихие слезы.
Я вылез из постели, надел трусы, прошел на кухню и закурил «Дукадос». На стене в кухне громко тикали часы, снизу доносились приглушенные звуки музыки, шум голосов и смех. В голове теснились воспоминания об этом доме, об этой женщине.
Охваченный новым приступом ярости, я быстро оделся и вышел из «Золотых пузырьков», даже не попрощавшись с Каталиной, которая проводила меня изумленным взглядом.
На площади Карлоса Камбронеро какой-то пьяный бородач сидел прямо на земле, рядом с банкоматом Банка Мадрида. Через площадь прошла компания, состоявшая из нескольких парней и пары девушек, наверное, они искали еще открытый в этот час бар. Я поднял воротник своего нового пиджака — в Мадриде уже начинались осенние холода.
Хуанита, давясь рыданиями, призналась, что врала все эти годы. Врала, когда утверждала, что не знает, от кого беременна. Притворялась равнодушной, когда позволила мне уйти.
Она сказала, что Сильверио — мой сын.
Мне срочно нужно было найти открытый бар.
В «Мануэле» рядом со мной за стойкой расположился какой-то небритый тип, лицо у него было странного голубоватого цвета, или это мне только показалось. Он принес стакан и бутылку светлого рома, которую поставил перед собой. Рядом сидела худосочная женщина в очках — все в квартале звали ее Ромерос.
— Кошмар, какой ты помятый, — сказала она мне.
— Убирайся отсюда, Кармен! — закричал Мигелито.
Ромерос исчезла, а тип с голубоватым лицом повернулся ко мне:
— Хотите выпить рома? Валяйте, я угощаю, — сказал он.
— Нет, спасибо, я предпочитаю то, что сейчас пью.
Я сидел на соседнем табурете и какое-то время беседовал с Мигелито, компаньоном Хесуса. Мы обсуждали Дельфоро и убийство Лидии, но я умолчал, что работаю на Матоса. К моему большому удивлению, сюда никто не приходил, ни один полицейский не осведомлялся о Дельфоро или тем более обо мне. Тогда откуда же получил информацию Гадес?
Пьяный тип продолжал что-то говорить, обращаясь ко мне, несмотря на то что я по-прежнему беседовал с Мигелито. Но я не понимал его пьяных речей. Периодически его монологи превращались в невнятное бормотание.
— Да, это очень странно, Тони. Ты говоришь, что сюда должен был прийти какой-то легавый и расспрашивать о вас с писателем? — Он скривился, выражение его лица должно было обозначать крайнюю степень сомнения. Потом продолжил: — Говорю тебе, я прекрасно помню, как вы двое тут пили — ты и Дельфоро. Не уверен, что смогу точно назвать день, но это был конец прошлого месяца, мне так кажется. И кажется, ты ушел чуть раньше,
Пьяница с бутылкой рома теперь вещал что-то о своей жене и о каком-то пляже. Я расслышал краем уха:
— Нужно уметь обращаться с женщиной. А мы не умеем.
— А что, если полицейский приходил в тот день, когда у тебя был выходной? Могло такое быть, Мигелито?
— Да, конечно, могло… Но мне бы рассказали, непременно рассказали бы. О таких вещах не молчат, такие вещи долго обсуждают. Обсасывают детали. Нет, мне бы точно сказали.
Есть много типов профессиональных пьяниц, чаще всего это люди, которым не хватает духу раз и навсегда покончить со своей никчемной жизнью, и они делают это медленно и постепенно, тихо спиваясь у себя дома или в каком-нибудь баре. Я повидал за свою жизнь всяких пьяниц — агрессивных, слезливых, несносных, похотливых, болтливых, но хуже всех были те, кто напивался как свинья. Этот тип рядом со мной, похоже, относился к разряду трепачей, причем это был подвид болтунов, нуждающихся во внимании собеседника. Я прикончил свой джин-тоник и попросил у Мигелито сразу целую бутылку джина Larios, стакан с колотым льдом, лимон и четыре бутылочки тоника. Сегодня ночью я собирался надраться.
Интересные метаморфозы происходят с пьяным человеком. После первых двух рюмок он становится похож на обезьяну — эдакое веселое и болтливое животное. Затем, если продолжает пить, превращается в ягненка — тихого и спокойного, который ни к кому не пристает. Следующая стадия — попугай — дружелюбный трепач, а уж потом наступает момент, когда человек становится волком или тигром, ищущим лишь ссоры и повода устроить потасовку. А вот те, кто не умеют остановиться вовремя, допиваются до свинского состояния. Они блюют, потому что даже не могут дойти до сортира, и при этом желают непременно найти себе женщину. В конце концов человек просто отключается.
На каком этапе опьянения сейчас находился я?
Трудно сказать. Скорее всего, на стадии ягненка. Я жалел себя и страшно злился на Хуаниту. Она жестоко посмеялась надо мной, отложив на восемнадцать лет признание, что Сильверио — мой сын. И как же она решила сделать это в итоге?! Выбрав момент, когда лежала голой в моих объятиях, орошая при этом мою грудь слезами. Она, видите ли, не хотела принуждать меня жениться на ней, вот почему не призналась раньше. Какой идиотизм! Вот почему она тогда заявила, будто не знает, кто отец ребенка. А теперь обвинила меня в том, что я ей тогда поверил! «Как ты мог подумать такое про меня, Тони?»
Меня снова накрыло горячей волной бешенства. Я постепенно входил в стадию тигра. Ярость клокотала в венах, в такой момент я мог запросто врезать кому-нибудь по физиономии. Мне нужен был лишь повод. А ведь по крайней мере уже пять лет я не устраивал драки ни в одном баре. Надо было успокоиться и вернуться в состояние ягненка. Но стоило мне вспомнить про Хуаниту, я вновь приходил в бешенство.
К четырем утра я успел прикончить полбутылки джина. В баре оставалось только два занятых столика — там веселились шумные компании, а за стойкой на табуретах сидели я и тип с голубоватым лицом.