Прощай, Южный Крест!
Шрифт:
Лом всегда успешно замещал причальную тумбу, но бывали случаи, когда мощная длинная волна, — тот же тягун, только местного происхождения, — выворачивала лом и тогда верхом на крутых волнах приходилось искать новое место для временной стоянки.
Как-то налет адского ветра застал Геннадия вместе с грузом в пути. Большая, тяжелая, как бетонный причал, волна ударила его самоходку в корму, ударила так, что танковоз взлетел на высоту трехэтажного дома, потом пошел вниз и носом зарылся в воду так, что через стекло рубки стала видна зеленая шевелящаяся масса глубины с обросшими водорослями, далекими скалами. Самоходка углубилась в воду настолько, что чуть не оказалась на дне. Москалев врубил машину на "Полный вперед!" и выровнял корабль.
Минут через десять он уже заполз за мыс и очутился в небольшом заливчике, возникшем словно бы из иного мира — волн здесь не было, их будто бы обрезала рваная линия, — явно тут проходила граница локального течения.
Самоходка въехала телом в рыхлый влажный песок и затихла. Бухта была спокойной, ничего опасного в кудряшках мелких волн не виделось, и Москалев дал команду вырубить оба двигателя — пусть отдохнут.
Совсем рядом, за каменным мысом, бесновался ветер, рвал в клочья облака, выдирал с корнями кусты, росшие между округлыми, еще в древние времена обкатанными ледниковой водой валунами, гоготал пьяно, но потом что-то обрезало, — почувствовал себя плохо либо расшибся о камни. Сделалось тихо.
Все, шторм кончился. Москалев выскочил из рубки, огляделся неверяще. Действительно, ветра, который только что лютовал, смешивал воду пролива с серым небесным цветом, гремел камнями на отливных отмелях, не было… Исчез ветер… Ну будто бы растворился, нырнул в волны и захлебнулся в лихой пене прибоя. Тихо сделалось. Так тихо, что в висках невольно возникло птичье теньканье, словно совсем недалеко, в кустах, не выдранных ветром, приземлилась стая синиц и начала оживленно обсуждать последние метеорологические новости.
Можно было плыть дальше. Москалев вернулся в рубку и велел мотористу запускать машины, первую и вторую. Двигатели на самоходке стояли родные, свои же, хабаровского производства.
Едва запустили моторы, как под днищем баржи неожиданно раздался сильный удар, будто танковоз насадился на камни.
— Стоп машина! — прокричал Москалев. Глянул в воду за один борт — промерил взором глубину, потом перебежал к другому борту… Вроде бы все нормально, глубина приличная. Тогда в чем же дело?
Едва стронулись с места, как раздался второй удар, сильнее первого.
— Стоп машина! — вновь прокричал Москалев. Ситуация ему не нравилась. Какие-то странные наезды на камни… Их ведь не должно быть, никак не должно.
Поскольку дно у баржи было двойным, решили открыть люк, посмотреть, чего там, между двумя слоями металла? Днище и бока самоходки поделены на непроницаемые отсеки, если металл будет пробит в одном месте или даже в двух, вода дальше своего отсека все равно не пойдет, не проникнет, скажем, в отсек соседний.
Пока Москалев размышлял, что к чему, последовало еще два удара в дно самоходки. Это что же, баржу все-таки волочет течение, не отцепилось?
— Все, вскрываем люк! — принял он окончательное решение. — Посмотрим, чего там?
Отвернуть несколько гаек — штука плевая, — отвернули их, оттащили в сторону металлическую пластину, заглянули в "промежность". Сухо. Никаких следов… Даже намека на то, что днище у баржи проломлено, не было. Чертовщина какая-то!
— Закручиваем гайки! Вскрываем следующий отсек, — приказал Москалев, повертел головой озабоченно — действительно чертовщина, неужто нечистая сила заинтересовалась военными моряками? Надо бы обломать ей рога, сделать это хорошенько, качественно, чтобы больше не интересовалась…
Следующий отсек также оказался сухим.
За какие же такие подводные кряжи столь сильно задевает самоходка? Пока проверяли второй отсек, раздался еще один удар, сильный, способный оглушить, будто рядом с баржей в воду шлепнулся снаряд и всколыхнул бухту.
— Идем назад, домой! — распорядился Москалев. — Ситуация очень мутная, может быть, даже непредсказуемая… Не нравится мне все это.
Решение командира — закон для команды. Отправились в обратный путь. В Крабозаводске танковоз обследовали до гаек, до мелких шайбочек, изучили каждую помятость — ничего не нашли. Танковоз был в полном порядке. Тогда что же происходило? Где разгадка подводных ударов, способных вызвать оторопь даже у самого хладнокровного моряка? Каким образом подводные скалы внезапно приподнимались, всаживались в днище самоходки, а потом опускались вниз, не оставляя после себя никаких следов? Этого Москалев не ведал.
На всякий случай решил поговорить с опытными шикотанскими мореходами-старожилами, знающими всё и вся: и когда петух может снести золотое куриное яичко, и почему Луна весной бывает зеленой, и кто конкретно чешет морскому богу пятки перед сном, а утром распутывает ему длинную, сбитую в неряшливый моток проволоки бороду.
Он знал, где любили собираться битые-перебитые, мятые жизнью и всеми существующими на свете морями здешние старожилы и направился к ним; с собой на всякий случай прихватил пузырёк, по самую пробку наполненный медицинским спиртом.
Ответ на свой непростой вопрос он получил исчерпывающий.
— Это моретрясение, — сказал ему старый, похожий на седого ежа рыбак с жесткой щеткой волос, дыбом вставшей у него на голове, повторил по слогам: — Мо-ре-тря-се-ние. Понял, капитан?
— Никогда не слышал о таком… Что это?
— Землетрясение, только в море. Трясет землю на каком-нибудь из островов, либо вообще в море бьет в дно, рождает высокую волну, волна до нас не доходит, а вот звук резкими ударами отдается в днище корабля. С такой силой отдается и так громко, что мурашики по коже начинают бегать. Здесь, на Дальнем Востоке, есть много чего такого, брат, на что можно смотреть с большим удивлением.
Геннадий вытащил из бушлата пузырь со спиртом. Прокомментировал коротко:
— Девяносто шесть градусов.
— Солидная посудина, — похвалил старый рыбак, приподнял одну бровь; — Чистый фельдшерский?
— Чистый акушерский.
— Что я должен сделать, чтобы отведать чистого акушерского? — язык у рыбака был подвешен очень хорошо, — ну совсем, как у одного сахалинского актера, приезжавшего к южно-курильским морякам читать стихи Есенина, фамилию его Геннадий, к сожалению, не смог с ходу вспомнить.