Прощайте пацаны!
Шрифт:
Глядим в ту сторону и удивляемся. Точно переплыли. Сторожа на берегу уже нет, ушел в караулку на другом конце стройки. Вылив из сандалий воду и обсохнув, возвращаемся на свою улицу. Там прощаемся до следующего раза и расходимся по домам.
Солнце почти скрылось у горизонта, жара спала. Из степи давно пригнали стадо коров, на уличной дороге осела пыль, из палисадников повеяло ароматом ночной фиалки.
Юрец с Санькой и я сидим на лавке. Все умытые и в чистых рубашках.
– Ну, когда уже? – зудит Санька.
–
Сегодня на улице у нас будет кино. У деда Егора, чей дом напротив
Кино деду привезли день назад на синей «Победе» два дядьки, в картонной коробке. Баба Мотя рассказала, что это подарок от горкома, потому как дед Егор орденоносец и почетный гражданин города.
Наконец к дому напротив начинает стягиваться родня. Другие деды с бабками, дяди с женами и отец с мамой. Чинно и не спеша они исчезают за воротами, затененными высокими акациями, откуда проходят в дом. Мы незаметно шмыгаем следом.
Из застекленной веранды с геранями на подоконниках попадаем в темный коридор, оттуда на кухню, а из нее в просторную, с тремя окнами, горницу.
Вдоль нее у стен – на диване, стульях и табуретках уже сидят, тихо переговариваясь, взрослые.
Мы устраиваемся на крашеном полу сбоку в углу и пялимся на стоящий в другом конце горницы на комоде, ящик.
Он небольшой, отсвечивает лаком, со стеклянным окошком впереди и черными, по бокам, рукоятками. Мы с Юрцом уже знаем, что ящик зовется телевизором, но как он делает кино, не понимаем.
– Ну, давай, Виктор, начинай, – разгладив усы, говорит дед Егор, стоящему у комода одному из моих дядей.
– Даю, батя, – кивает тот курчавым чубом.
Затем щелкает крайней рукояткой, окошко загорается матовым светом, а потом оттуда выплывает молодое женское лицо, шевелящее губами.
– Вот это да, – шепчет мне Юрец. – Как живая.
Дядя, между тем, чуть вращает вторую, и горницу заполняет мелодичный голос.
– …а теперь вашему вниманию предлагается художественный фильм «Чапаев», -певуче говорит тетка из окошка.
Вслед за этим исчезает, а вместо нее возникают буквы и музыка.
Буквы ползут вниз и меняются, музыка затихает, и теперь по степи со звоном несется пулеметная тачанка.
– Ух ты, – переглядываемся мы и замираем.
Тачанка проносится к реке, от которой убегают солдаты, и встает у тех на пути.
– Стой! Куда?! – грозно встает на ней усатый дядька в папахе.
– Василий Иваныч, чехи с хутора выбили,– отвечает один
– А винтовка твоя где?
– Там (показывает в реку).
– Айда! – взмахивает рукой усатый, и все бегут за тачанкой назад. Только пятки сверкают.
Мы завороженно глядим в окошко, взрослые тоже.
Все время, пока идет кино, в горнице тишина, публика внимает.
Когда же оно заканчивается, женщины утирают платочками глаза, а мужчины хмурятся и крякают.
Нам тоже жаль Василия Ивановича.
Потом в окошке возникает круг с квадратами по сторонам, дядя Витя говорит «все», щелкая рукояткой, после чего окошко гаснет.
Родня не торопясь выходит из дома во двор, мы последние.
Над головами мерцают россыпи звезд, где-то в садах цокает соловей, тянет ночной свежестью. Женщины расходятся по домам, а мужчины усаживаются на крыльце и длинной скамейке у веранды.
После чего закуривают, несколько минут молчат, а затем обсуждают фильм. И одного из его героев – Еланя.
Оказывается после Гражданской войны, он жил в нашем поселке, который зовется Рудник Краснополье.
– Геройский, Павло был человек, – говорит, дымя папиросой, дед Егор.
– Это да, – соглашается дед Левка. – Теперь таких нету.
Дед Никита, задумавшись, молчит. Он не особо говорливый.
Перекурив, расходятся и мужчины, мы с отцом направляемся к своей калитке.
«Интересный выдался день» думаю про себя. «И таких впереди много».
Глава 2. Осенние этюды
На дворе сентябрь.
Жара спала, небо выцвело и стало выше, по нему к югу тянет журавлиный клин. У папки отпуск, вся наша семья копает картошку в огороде. Папка выворачивает лопатой из чернозема уже пожухлые кусты, мы с мамой обираем с них клубни и бросаем в ведра. Лялька, пуча глазенки, активно помогает.
Картошка в этом году уродила на славу – крупная, на кусте до десятка. Работа спорится, ведра быстро наполняются, мы с мамой пересыпаем их в мешок. Когда он набит под завязку, отец втыкает лопату в землю, легко вскидывает его на плечо и уносит во двор.
На второй день, к вечеру, работа закончена, картошка спущена в подвал и определена в закром.
За ней наступает очередь кукурузы, которой засажена половина огорода Молодыми вареными початками мы лакомились летом, основной урожай пойдет на корм курам. Наламываем дюжину мешков, из них надираем пять ведер янтарных зерен, засыпаем в деревянный рундук в сарае. Такие же работы ведутся и на соседних усадьбах, детвора активно помогает взрослым.
Спустя еще несколько дней, на восходе солнца, мы грузимся в наш «Москвич» и выезжаем со двора на улицу. Оттуда выруливаем на трассу в сторону Дебальцево. По сторонам мелькают в красках осени посадки и убранные поля.
Километра через три папка сворачивает на грунтовку, пылим ею по волнистой степи, останавливаемся в обширной низине. Здесь тоже поселковые огороды, среди них и наш. Длиной в сотню моих шагов, шириной в пятьдесят, он засажен подсолнухами с тяжелыми, опустившими головами шляпками, густо набитыми семечками.