Прощению не подлежит
Шрифт:
«Наверное, я нервничаю от предвкушения скорой встречи, – пронеслось у Софи в голове. – Завтра рано утром у меня самолет во Францию. Впереди целый месяц отдыха с семьей. Я заслужила этот отпуск. А сегодня все обязано быть по намеченному плану и никаких форс-мажоров я не допущу».
Вернувшись домой, приняв душ, наскоро проглотив легкий завтрак, Софи надела свой деловой костюм, схватила ключи от машины и собиралась уже выйти из квартиры. Сейчас минут пятнадцать по переполненным машинами улицам, семь перекрестков со светофорами и каждодневными пробками и она в офисе. Софи уже вставила ключи в замочную скважину, как вдруг раздалась мелодия ее мобильного, заставив даже подпрыгнуть от неожиданности.
– Софи, дочка, – прозвучал в трубке глухой голос отца. – Пожалуйста, срочно прилетай домой. С Лили случилось несчастье.
– Что с ней? – еле выдавила из себя Софи.
Ледяная рука, сжимавшая все утро сердце, сейчас подкралась к горлу, стало тяжело дышать, а голос начал прерываться.
– Она утонула… Покончила с собой… Приезжай… – произнес отец, с трудом выдыхая каждое слово и тут же положил трубку.
Мир закачался перед глазами Софи. Словно робот она вернулась обратно в квартиру, автоматически набрала номер офиса и странно спокойным голосом предупредила о своем незапланированном отсутствии, затем позвонила в аэропорт и забронировала билет на ближайший рейс. Только после этого, она упала без сил на диван и зарыдала, завыла от боли переворачивающей все внутри. Мозг отказывался верить и понимать происходящее, а игла в сердце причиняла такую боль, что слезы бежали ручьем. Она их не сдерживала, Софи знала, что там перед отцом она должна быть сильной, чтобы поддержать его осиротевшую душу. Они остались вдвоем лицом к лицу с общим горем, но она была уверена, что ни один из них ни за что не покажет свое отчаяние, такой уж у них характер. Каждый из них будет страдать в одиночку, не потому что они не любили друг друга, а лишь потому, что не хотели причинять еще большей боли, показывая свои страдания. Так было и после смерти мамы. Но на людях им будут нужны силы, очень много сил, которых, она боялась, у нее может не хватить.
Глава 2
– Братья и сестры, сегодня мы собрались проститься с Лилиан-Мари…– бубнил голос священника.
Но смысл произносимых им слов не долетал до восприятия Софи. Она стояла словно застывшее изваяние рядом с отцом, который также выглядел отстраненным и совсем потерянным. Когда уставшая после многочасового перелета, Софи вошла в дом на маяке, она застала отца сидящим с отсутствующим видом за письменным столом, на котором лежал один-единственный лист бумаги. Их глаза встретились, и тут произошло то, чего она даже не могла никогда себе представить. Этот строгий военный, никогда не показывающий своих истинных чувств и не тратящий время на лишние эмоции и сантименты, вдруг бросился к ней навстречу, прижал ее к себе и крепко прижался губами к ее макушке. Софи не узнавала его. Она помнила отца как крепкого мужчину с военной выправкой и строгим лицом, который никогда не склонялся перед трудностями, даже когда остался с двумя девочками-подростками на руках. Сейчас перед ней был дряхлый старик, убитый горем. Его волосы раньше слегка тронутые сединой, сейчас были полностью белые, походка стала какой-то шаркающей, а рука, которой он провел по волосам Софи, по-старчески дрожала. Она проглотила комок, подступивший к горлу, она знала, что теперь тем более не может показать свое отчаяние, просто не имеет права, иначе он совсем сдаст.
– Папа, что произошло? Я ничего не поняла из твоего звонка, – произнесла она, придав голосу твердость.
– Я во всем виноват, – он с трудом произносил каждое слово. – Я не должен был ее слушать, нужно было оставить ее еще в больнице, но она так просилась на маяк… Если бы я только знал…
– Лили болела?
Имя сестры далось с таким усилием, что голос Софи заметно задрожал, но отец этого не заметил.
– Лили потеряла ребенка. И если бы не срочное переливание крови, я бы даже об этом и не узнал. Зачем только я привез ее сюда? – продолжал корить себя отец. – Я думал, что ей станет здесь легче, ведь она так любила это место. Как я мог? Ведь чувствовал же, что что-то не так.
Он подошел к столу, взял лежащий на нем листок и протянул его Софи.
– Вечером мы пожелали друг другу доброй ночи и отправились спать, а утром я нашел вот это… Она прыгнула с верхней площадки… И хоть и был сильный прилив, но ты знаешь, там скалы… У нее не было шансов…
Софи дрожащими руками вцепилась в листок, строчки плясали перед глазами, а мозг отказывался воспринимать что-либо. Такой боли, как сейчас, она не испытывала еще никогда в жизни
«Папа, прости меня за мой уход, – наконец смогла прочесть Софи. – Я больше не могу с этим жить, у меня просто нет сил. Еще недавно я думала, что я самая счастливая на свете, что я любима и желанна, но мною просто воспользовались, а потом выбросили как старый ненужный башмак. Я надеялась, что мой малыш станет утешением и счастьем, но судьба отобрала и эту крохотную надежду. Мне не для кого и не для чего жить. Прощай и не держи на меня зла. Я тороплюсь на небеса к моему малышу».
Строчки этого письма навсегда врезались в память Софи, и даже сейчас, когда она стояла у гроба усыпанного цветами, ей вместо слов священника снова и снова слышались прощальные слова сестры. Она никак не могла смириться с тем, что Лили больше с ними нет, что все, что осталось от ее хохотушки-сестры, это этот деревянный ящик, который сейчас опустят в землю.
Перед глазами встало лицо Лили. Они были абсолютно непохожи, даже можно было сказать, полной противоположностью. Софи была высокая, стройная, скорее даже худая, с копной каштановых волос, которые завивались даже от слегка влажного воздуха. У нее были высокие скулы, тонкий прямой нос и карие миндалевидные глаза, цвет которых менялся в зависимости от ее настроения, то они были мрачно темно-коричневые, казавшиеся почти черными, то светло-ореховые с пляшущими золотистыми искорками. Лили же была невысокой пухленькой блондинкой с ярко-голубыми глазами. Лицо ее было круглым с красивыми ямочками на щеках, которые появлялись всякий раз, стоило ей лишь слегка улыбнуться. Она не была полной, скорее аппетитной, с большой грудью и широкими бедрами. Она даже подростком выглядела очень женственно, в то время как Софи походила больше на тощего мальчишку. У Лили был прекрасный цвет лица, если не считать нескольких бледных веснушек, которые не исчезали даже в разгар зимы. Она иногда сожалела об отсутствии кудрей, но, в общем, была вполне довольна своими густыми волосами, которые по обыкновению укладывала аккуратным узлом.
А их характеры были еще меньше похожи, чем внешность. Софи отличалась спокойствием и уравновешенностью, она всегда все тщательно обдумывала, прежде чем сделать какой-нибудь серьезный шаг. Она хорошо училась, так как мечтала о карьере и независимости, в отличии от сестры, которая любила прогулять или сорвать урок, и говорила, что главное для женщины это выйти замуж, свить свое гнездышко и растить детей. Софи была немногословна и редко показывала свои истинные чувства, Лили походила на вулкан эмоций, смешлива и чрезмерно болтлива. Когда отца в очередной раз вызвали в школу, чтобы поведать о проделках дочери, он в сердцах сказал, что глядя со стороны, Софи больше похожа на его родную дочь, на что Лили только расхохоталась. Она вообще все старалась воспринимать с юмором. Может поэтому это самоубийство никак не хотело вязаться с образом сестры.
Софи вспоминала, что благодаря веселому нраву Лили ей удалось преодолеть многие трудности, сестра поддерживала и помогала, поэтому ей сейчас было особенно больно, что она не оказала ей поддержки, когда та в ней нуждалась. Софи не знала, сможет ли простить себя за то, что ее не было рядом, за то, что она отдалась полностью своей карьере и любовным проблемам и не придавала особого значения болтовне Лили. Может если бы она была чуточку внимательнее, она смогла бы почувствовать, поддержать…
Она машинально поправила один из букетов. Бесполезно думать о том, что бы она сделала, если бы знала. Она должна была разобраться в той ситуации, которая сложилась сейчас. Ей необходимо было любой ценой узнать, кто толкнул ее сестру на это, кто использовал ее, а затем выбросил. Софи пробежалась взглядом по пришедшим проводить Лили в последний путь. В основном это были ее плачущие подруги. Лили всегда могла находить общий язык с людьми в то время, как Софи была одинокой. Она, наверное, осталась бы изгоем в школе, если бы не сестра, которая таскала ее на все школьные вечеринки, и дружила, казалось, со всей школой.
Софи с грустью вспомнила свой первый день в новой школе. Дело в том, что после смерти мамы, отец долгое время пытался справиться сам с ведением хозяйства и воспитанием девочек, пока одна из соседок не посоветовала отдать их в школу-пансион. Отец выбрал такую в получасе езды от дома, в Бресте. Там девочки должны были оставаться всю неделю, приезжая домой на выходные и праздники. Неизвестно почему Софи очень переживала и боялась ехать в этот пансион. Она уже как-то привыкла к тому, что в прежней школе ее считали ботаником, она уже научилась не реагировать на толчки и обидные прозвища, и ей так не хотелось, чтобы это возобновилось в новом месте. Когда отец привез их в пансион, и пошел улаживать вопросы с директором, оставив девочек одних, Софи с трудом заставила себя подойти к ненавистной школе. Ужас, отразившийся на ее лице, уловила сестра, оглянувшаяся зачем-то назад. Она остановилась и бойко спросила:
– Боишься?
Софи лишь кивнула, стараясь подавить дрожь.
– А я вот ни капельки не боюсь, пусть только попробует хоть кто-нибудь зацепить или оскорбить меня или тебя, мало не покажется.
И действительно, острый язычок Лили и ее бойкий воинственный нрав отбил у большинства охоту задирать девочек, а для особо настырных у них нашлись аргументы повесомее.
Как-то раз один лопоухий мальчишка, выбегая после уроков из дверей школы, нарочно врезался в Софи, да так, что она отлетела, а сверху посыпались еще и обзывательства. Когда же она встала, потирая ушибленные места, то увидела, как в туче пыли, катались сцепившиеся Лили и тот мальчишка. Учителям еле удалось их расцепить. Сестра не боялась и однажды смогла поставить на место хулигана-заводилу, которого боялась вся школа. После этого их перестали задирать.