Прошедшее повелительное
Шрифт:
– Готов ли ты помолиться со мною, Эдвард?
– Нет, сэр. Я уже говорил вам, что не добавлю к своим недостаткам лицемерие.
Дядюшка подошел ближе, раскрывая Библию.
– Послушай хотя бы Слово Божье!
– С вашего позволения я предпочел бы не делать этого. – Эдвард вспотел от напряжения. В обычной ситуации на этой стадии разговора он извинялся как мог вежливо и выходил, однако сейчас он оказался в западне, и этот прохвост знал это. Должно быть, ради этого он и приехал.
– Осознай свои грехи, Эдвард! Вспомни скорбную участь твоего юного друга, которого ты обрек на дьявольскую…
– Сэр? – Это было уже слишком.
– Первое послание Павла Коринфянам, – объявил Роли, раскрывая Библию. – Начнем с тринадцатого стиха. – Его голос зазвучал органной трубой.
Лицемер проклятый! Он ведь явился не справиться о здоровье племянника, не спросить, что же произошло в действительности и чем он может помочь, не выразить веру в его невиновность. Он пришел издеваться. Он предсказывал Эдварду вечные муки в геенне огненной с первой их встречи и теперь полагал, судя по всему, что они наступают раньше ожидаемого. Он не мог не приехать и не понаслаждаться этим.
Как только могли два брата быть такими разными?
Эдвард зажмурился и подумал об Африке.
Он вспомнил Ньягату, лежащую высоко в холмах у подножия горы Кения, среди лесистых ущелий, залитых вечным солнечным светом. Ему снова припомнились африканские пейзажи под безоблачным небом, бархатные тропические ночи со звездами, висевшими прямо над кронами деревьев, словно облака алмазной пыли. Перед глазами его стоял пыльный поселок с повисшим в полуденном зное британским флагом, копающиеся в пыли куры, вялые собаки, смеющиеся туземные ребятишки. Вот отец расставляет медикаменты в клинике; вот мать дает на веранде урок математики стайке чернокожих юнцов, среди которых затесалось двое или трое белых; вот старейшины, преодолевшие многодневный путь, внимают в прохладной тени эйфорбии советам или суждениям Бваны; вот заезжий англичанин, попивая на закате джин с тоником, развлекается разговором с мальчиком, будущим созидателем империи. Все это представлялось совершенно естественным – разве не так росли все белые люди?
И ярче всего помнилась ему длинноногая, худющая девчонка с косичками, верховодившая всеми мальчишками. Она выбирала, в какие игры они будут играть, куда пойдут и что будут делать, и обсуждению это уже не подлежало. Он вспомнил свой ужас, когда она уехала на родину, в Англию, в загадочное древнее отечество, из которого ее родители уехали еще до ее рождения.
– Эдвард?
Его вновь окружали больница и боль.
– Прошу прощения, сэр. Что вы сказали?
Святоша Роли скорбно закатил глаза.
– Как ты не видишь, что раскаяние и молитва – твоя единственная надежда на спасение, Эдвард? Он разрешит все твои сомнения. Верую, Господи! Да помоги мне, грешному!
Замогильное завывание, похоже, успокаивало только охранника за дверью. Племянника же от него бросило в жар.
– Благодарю вас за то, что вы не пожалели времени и сил и приехали повидаться со мною, сэр.
Намеки с дядей Роландом не проходили.
– Эдвард, Эдвард! Отец твой был заблудшим отступником, и посмотри, к чему это его привело!
Эдвард сделал попытку сесть, и нога взорвалась жгучей болью. Он бессильно, исходя потом, опустился на подушки.
– До свидания, сэр! – процедил он сквозь стиснутые от боли зубы. Его начинало тошнить. – Спасибо за визит.
Розовые пятна гнева проступили на впалых щеках Роли, и он захлопнул Библию.
– Ты все еще не понял? «Исход», глава двадцатая, стих пятый: «Не поклоняйся и не служи им, ибо Я Господь Бог твой. Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня».
– Мне до сих пор не доводилось видеть комедии на эту тему, – вздохнул Эдвард, гадая, что за безумие кипит в этом старом маньяке. – Не поклоняться кому?
– Идолам! Ложным богам! Врагу Рода Человеческого! Твой отец опозорил нашу страну, свой долг и свою расу! Перечитай, что написано в материалах расследования – как он предал невинных дикарей, отданных под его опеку…
– Невинных дикарей? Они были невинными, пока ваш церковный сброд не потрудился над ними! Мои родители были бы еще живы, если бы кучка длинноносых миссионеров…
– Твой отец отверг Слово Божье, презрел законы своего народа и продал душу Диаволу!
Это сработало.
– Вон! – вскричал Эдвард, отчаянно дергая за шнур звонка. – Убирайтесь, пока я не швырнул в вас чем-нибудь!
– Я предупреждал его, что Бога не обмануть!
– Сестра! Констебль! Сиделка!
– Снизойди к нам, погрязшим во грехе… – декламировал его дядя, закатив глаза так, словно разглядывал электрическую лампочку на потолке.
В дверях появился долговязый полисмен. По коридору торопились шаги.
– Выведите отсюда этого маньяка! – крикнул Эдвард.
– …во грехе, что так просто дается нам…
– Сестра! Он сумасшедший и меня с ума сведет! Он оскорблял моих родителей!
– Ибо написано…
– У него мания проповедовать! Уберите его отсюда! – Чтобы его слова подействовали, Эдвард схватил миску в форме почки и швырнул ее, целясь в книгу, которую его дядя прижимал к груди. К несчастью, в это мгновение старик повернулся. Миска, описав в воздухе плавную дугу, ушла в сторону. В палату вступила старшая сиделка, и тут же послышался звон, означавший, что Эдвард попал в вазу.
Она смерила его стальным взглядом:
– Что все это значит?
– Он оскорблял моего отца…
Слишком поздно он заметил выражение лошадиного лица святоши Роли. Он не мог уже взять назад ни своих слов, ни своих действий.
Он проявил насилие!
Старшая сиделка что-то сказала – он не слышал, как не видел и крупной, ширококостной женщины в накрахмаленном халате и белой шапочке. Вместо нее он видел обвинителя в черной мантии и парике. Он слышал требование ответить присяжным на один-единственный вопрос. Он знал: этот вопрос неизбежен. Неизбежен, как ночь, приходящая на смену дню: