Прошлой осенью в аду
Шрифт:
Седельников обнаружился в одной из задних комнатах. Вернее, там восседала бывшая фирма «Монархия-плюс» в полном составе. Монархисты непринужденно расположились вокруг стола, на котором я увидела не менее тридцати початых бутылок пива «Бубликов», большую тарелку соленых помидоров, грубо накромсанный хлеб и пирамиду моих котлет.
– А, Юлёк! – с фальшивой радостью вскрикнул Седельников и тут же попытался прикрыть котлеты куском пыльной клеенки. – Как дела? Какими судьбами?
– К нашему столу! Просим! – промямлил и Игорюха. От пива он слабеет
Я не удостоила их ответом, подошла к столу и начала складывать в полиэтиленовый пакет оставшиеся котлеты. Негодяи сожрали почти половину!
– Но, но! – попытался оттолкнуть меня пьяный неверной рукой Игорюха и попал по бутылке, которая плюнула в него мочеподобной струйкой «Бубликова». Алеха, по натуре более молчаливый, не издал ни звука, зато схватил сразу две котлеты и надкусил. Мне пришлось газету, на которой лежали котлеты, подтянуть к себе, чтоб больше покушений не было.
– Ребенка объедаете, бесстыжие! – только и сказала я. Седельников уставился на меня наглыми бледно-коричневыми глазами. Он сделался злой и куражливый. Я очень хорошо знала его таким: с тем же выражением лица он лил себе подмышки французские духи.
– Ты, Юля, стервеешь, – наконец сказал он, с сожалением комкая промасленную котлетами пустую газету. – Ты главная женщина моей жизни, и тебе-то я могу сказать правду: с годами ты стервеешь! Да ты почти уже стерва. Тебе, знаешь ли, хорошего мужика надо. Чтоб пил и бил.
– Как вы можете! – воскликнул Евгений Федорович. Все это время он стоял в дверях и пыхтел, как недовольный еж. Седельников пригляделся к нему:
– Кто это там? Это, что ли, твой, Юля, хахаль? Это ты теперь так мелко плаваешь? Теперь ты довольствуешься обществом неполнозубых? Стареешь, значит.
Евгений Федорович побурел, но не нашелся, что ответить. Он не привык к такому хамству. Я же уложила котлеты в сумку и сказала:
– На личики своих собутыльников погляди: незаменимое рвотное средство.
– Но, но! – снова взмахнул вялой рукой Игорюха. На этот раз бубликовские бутылки градом посыпались на пол и долго еще катались под столом. А я оглядывала подсобку, но нигде не заметила никаких признаков маньяковского баула. Куда же этот подлец его спрятал? Седельников беспокойно следил за мной, и я поняла, что он сотворил какую-то гадость. Сейчас начнет хамить, чтобы отпугнуть меня и замазать содеянное. Я решила не упускать инициативы и повернулась к двери:
– Евгений Федорович! Заходите, пожалуйста... И вы заходите...
Я подошла к маньяку и шепотом спросила:
– Как вас зовут?
– Моя фамилия Цедилов, – ответил он тоже шепотом. – А имя редкое – Агафангел. Можно Геша. Или по фамилии. А я вас знаю, как зовут, давно знаю, – Юлия.
Вот и не соврал Гарри Бек! Это действительно Цедилов. Осталось только узнать, маньяк он или нет. Но это потом...
– А теперь, Седельников, признавайся, – начала я официально, – куда ты дел сумку. Большую черную сумку, которую стащил сегодня из моей квартиры.
Седельников
– Юля! За кого ты меня принимаешь? Алеха, слышишь? Я что-то, оказывается, стащил! Когда и где я что-то тащил? Это гнусная инсинуация! Если у тебя что-то пропало, Юля, начинай не с меня. Ты давно и хорошо меня знаешь. Начни лучше со своего хахаля. Вижу, вижу, он из тех, кто сулит одинокой женщине три короба женитьб, а сам потихоньку подворовывает ложки и постельное белье.
– Но, знаете!.. – выкрикнул Чепырин и поперхнулся слюной. Нет, это он не знал Седельникова. Тот сел уже на своего конька:
– Юля, погляди на него! Как он весь пятнами пошел. Значит, он это! Он! Смотри-ка, что это там спереди у него оттопыривается? Думаешь, это брюхо? Отросшее, потому что он с детства слишком много ел сливочного масла? Ничего подобного! Он прячет там большую черную сумку из твоей, Юля, квартиры! Давайте разоблачим его прямо сейчас. Вырвем жало! Алешка, Игорюха, давайте обыщем этого хмыря! Он обобрал женщину моей судьбы!
По этому призыву монархисты, до того довольно тупо следившие за происходящим, стали выбираться из-за стола. Это у них выходило плохо, но Евгений Федорович все равно побледнел, стремительно попятился и наступил при этом на мокасин маньяка. Тот охнул, но не сошел с места и, волнуясь, обратился к Седельникову:
– Зачем вы ломаете эту нелепую комедию? Как не стыдно! Гораздо достойнее будет сказать правду.
– Юля! – взвыл разыгравшийся Седельников. – А это что за чудак из шестого «бэ»? Его-то зачем притащила? Тут что, выездное заседание кружка юных заик? К чему вообще здесь целый табун каких-то недоумков? К чему нам посторонние? Мы что, Юля, не можем поговорить в интимной обстановке, с глазу на глаз? Ведь у нас есть о чем поговорить. И я готов! Мы будем, будем говорить о наших непростых отношениях, о нашем трудном счастье...
– Не паясничай! – взорвалась я. – Отдавай сейчас же сумку!
Седельников внезапно перестал отпираться.
– Юля, зачем тебе столько косметики? – спросил он совсем другим, мягким, комнатным голосом. – Я знаю, не надо тебе столько. Я все понимаю, хочешь продать выгодно, выручить деньжат. Коммерция! Но ты, Юля, ты – эфирное создание и, прости за откровенность, глупа в этих делах, как пробка. Так не лучше ли будет, если я загоню выгодно это барахло и куплю Максу ирисок?
Я бы, ей-богу, с удовольствием тут же стукнула мерзавца «Бубликовым», но мне нужен был баул.
– Давай сумку, – потребовала я, – она не моя.
– А чья же, позволь узнать?
– Моя, – скромно признался маньяк Цедилов.
– Вот уж кому-кому, а тебе я ничего не отдам, – снова взъерепенился Седельников. – Я бы вернул еще сумку этому похитителю пододеяльников: он в летах, помят жизнью и совершенно необаятелен. Но делать любезности нахальному щенку! Который, может быть, отнимает у меня последнюю надежду на соединение с любимой женщиной! Который соблазняет ее свежестью щек!.. Нет, ни за что!